Я кивнула головой, приложив руку к ушибленному месту.

– Больно?

Я отвернулась, не удостоив его ответом. Федор положил руки мне на плечи и сказал примирительным тоном, словно он не избил меня, а всего лишь наступил на ногу.

– Ну прости меня. Не хотел я тебя обижать. Но как еще мне учить тебя, Наташа: слов-то ты не понимаешь? Ты не приемлешь их, ты только свои слышишь… только свои слова, только свои мысли. Как мне объяснить тебе, что не смеет женщина руку на мужчину поднимать. Это неправильно, это против природы – пойми! Ната-а-аша, я очень тебя люблю. Ты мне веришь?

– Да, – соврала я.

– Наташа, я не желаю тебе зла. Я хочу и дальше любить тебя. И я по-прежнему не мыслю своей жизни без тебя. Наташа, ответь, ты принимаешь мои извинения?

– Да, – я опять соврала, ведь больше не верила не единому его слову. Мне хотелось закричать, что я не мыслю больше жизни рядом с ним, но я промолчала. Мне просто необходимо было усыпить его бдительность и убежать из дома, потому я просто избрала наилучшую тактику – не перечить.

– Наташа, будь честной со мной, будь искренней. Будь любящей, будь ласковой. Ну пожалуйста, будь женщиной.

Его голос срывался от бессилия. Он хотел, чтобы я ответила на его проникновенные волнительные речи, заглядывал мне в глаза. Но я не верила ни его чувствам, ни его словам. Я просто играла роль в дешевом спектакле.

– Я усвоила – быть женщиной! Напомни мне, на сколько… на три… на два шага я должна идти позади тебя? Думаю, ты напомнишь мне, когда я забуду.

– Наташа, ну зачем ты так со мной?! Неужели ты совсем никогда меня не любила?

Я вскинула голову, смерила его презрительным взглядом и окатила ледяным тоном:

– Не любила бы – замуж не пошла бы!

Я не знала, как отвертеться от этого разговора. Хотела, чтобы он поскорее закончился и Федор оставил меня в одиночестве, чтобы я смогла с предельной скоростью, на которую только была способна, вылететь из этого дома и, не оглядываясь, скакать, скакать, скакать…

– Прежде чем я удалюсь собираться, – сказал Федор, – хочу, чтобы ты спустилась со мной вниз. Сразу предупрежу: там чаевничает моя матушка и у нее есть к тебе разговор. Ты готова сопровождать меня?

– Да, – ответила я и зло усмехнулась про себя. «Если после этого ты оставишь меня в покое. Пусть думает, что я проглотила эту обиду, пусть. Не сейчас – всё потом. Я решу, как поступить».

В столовой восседала мать Федора и пила чай на деревенский манер. Наливая горячий напиток в блюдце, она шумно прихлебывала, что заставило меня невольно передернуть плечами. Я подошла к ней, слегка кивнула в знак приветствия и сделала вид, что не заметила ее жеста – руки, которую она «царственно» протянула, не вставая со своего места.

– Доброго дня, Фекла Федоровна. Федя сказал, что вы хотите видеть меня…

Фекла убрала руку и фальшиво заворковала:

– Присаживайся, присаживайся, деточка. И ты, сынок, чиво стоишь? Скорее садитеся, детки, да вот, покушать себе берите. А начну я, Наташа, вот с чего: что-то сынок мой плохо выглядит. Наверное, не ест совсем? Ведь как испереживался весь, посмотри. Щёки-то ввалились у его, и кружищи черные под глазами.

Я мельком взглянула на Федора, и сложные чувства шевельнулись в моей душе. Мне потребовалось немало усилий, чтобы подавить поднимающийся протест.

– Я думаю, вы преувеличиваете…

Мать даже слушать меня не стала и, махнув рукой, безапелляционно добавила:

– Плохо ты ухаживаешь за им, дочка! Плохо, я говорю! Не как следует обихаживаешь сыночка мово. Ты, Наташка, гляди: не одумаисся, заберу его обратно домой! Найду ему в деревне девку – у-у-ух, работящую!