Кормилица уложила Софию, и я склонилась над ее колыбелью. Моя маленькая девочка, теплый комочек, подтягивала ножки и смешно перебирала ими в воздухе. Я протянула руку и нежно взялась за маленькую пяточку, прошептав, как сильно я ее люблю. Потом остановилась и добавила, скорее чтобы успокоить сама себя:

– Я обязательно… обязательно спрячу тебя от него, мое сокровище! Он не сделает тебе ничего плохого! – поцеловала малышку в щечку и вышла из комнаты.

Прошло недели две. Я постоянно дежурила у кровати отца. Один за другим к нему приходили доктора, давали какие-то отвары и настои. Тело его уже не было таким скрюченным, но он всё еще почти не говорил, только иногда что-то бормотал и звал меня.

С этой женщиной я встретилась лишь однажды. Подойдя к двери отца – она была не закрыта – я услышала, как она что-то говорит ему, слезно моля простить. Я распахнула дверь, когда папа потребовал:

– Уйди!

Она встала и вышла. Я схватила ее за руку и увлекла вглубь коридора, чтобы отец не услышал нашего разговора. Я в упор посмотрела на нее и с ненавистью процедила:

– Вон отсюда!

– Но… Но я не могу сейчас уехать. Мне нужно сказать Дмитрию Валерьяновичу, объяснить…

– Стоп, – подняла я руку в запрещающем жесте. И, увидев служанку, скомандовала: – Аню ко мне! Быстро! А ты немедленно собирай свои вещи и вон отсюда!

Дарья Леонидовна закрыла лицо руками и пошла к себе.

Я вернулась в свою комнату. В дверь постучали, вошла Аня.

– Анюта, ты должна поселить эту гадину у себя в деревне! Найди ей дом. Уговори, придумай что-нибудь, наври ей: мол, так она сможет, якобы не беспокоя меня, дождаться… прощения Дмитрия Валерьяновича. Носи ей еду… – я пристально посмотрела на Аньку, та молча слушала меня, – корми ее и пои! Корми очень хорошо, ты поняла меня, Аня?! Да поласковей с ней, поласковей, чтобы верила! Скажи ей – я тебе разрешаю, – что, мол, сама натерпелась от барышни, чтоб она ничего не заподозрила…

– Да, Наталья Дмитриевна.

– Всё поняла?! – я вложила в эти слова весь страшный смысл того, чего хотела добиться от Ани.

– Всё!

– Иди, уведи ее отсюда! И чтобы я ее больше никогда – слышишь? – Никогда! Не видела! Ступай!

Она молча встала и покорно удалилась. Мое сердце было холодно.

– Так надо, – проговорила я, – так надо! Она должна ответить за все его страдания!

Я вышла из комнаты и медленно побрела к отцу, чтобы взглянуть на него хоть одним глазком. Коридор был пуст. Я подумала: «Вот и кончился праздник, не успев даже толком начатья. Позади самые счастливые минуты моей жизни». С этими тяжелыми, невеселыми мыслями я подошла к папиной двери и легонько постучала. По обыкновению, мне никто не ответил, поэтому я сама открыла и сделала шаг.

Зайдя внутрь, я увидела отца, лежащего без движения, с закрытыми глазами. Веки его подергивались, словно он находился в беспокойном сне. Я присела рядом и начала тихонько гладить его по руке и мысленно говорить с ним, прося прощения за что только можно. И за последнее свое решение в адрес его несостоявшейся невесты. Рука дернулась, и он приоткрыл веки. Я встрепенулась:

– Папа, ты видишь меня? Я здесь, с тобой. Папа, ты слышишь, что я говорю?

Он едва заметно кивнул. Я низко-низко наклонилась к нему, и он прошептал мне в самое ухо:

– Наташа… что-то худо мне совсем, не смогу более защищать тебя, моя девочка. Не смогу больше быть опорой твоей, – каждое слово давалось с огромным трудом.

Я в слезах бросилась ему на грудь:

– Папа, это я теперь твоя опора. Ты можешь на меня положиться!

Несмотря на ужасное самочувствие, он сумел пересилить себя и улыбнуться одними губами, смотря на меня с нежностью. Я улыбнулась в ответ, хотя на душе было очень плохо.