– Да, прямо с ума сошла от любви ко мне! Ужо задушила всего…

– Что-о-о?! Как ты смеешь оскорблять порядочную женщину? Как смеешь опускаться до третьесортного вранья?! Ах ты, подлец, да я тебя… – и отец двинулся на Федора, потрясая в воздухе своею палкой.

– А прыти-то, прыти сколько! – чуть отступив назад, съязвил Федька. – Тихо, тихо, дедушка! Чего так распалился-то? Я ж тебе говорю: у меня даже глаз на нее не подымается, не то что… Так она сама… сама меня преследует! Ну-у… и добилась-таки своего, подлюка, застали нас врасплох. Вот, стою, жене каюсь, признаюсь в слабости своей телесной. Ну а что было делать? Если прям буквально повисла она на мне, впилася своими губищами! Ну и, тут уж извините, – развел он руками, – мужское начало во мне взыграло.

От услышанного я остолбенела, в ужасе зажав рот руками. Отец остановился и растерянно посмотрел на меня.

– Наташа, чего это он? Что он такое говорит, дочка? – в голосе его слышались слёзы и смятение. – Или в заблуждение меня вводит, паразит этакий?! Дочь?! Чего это у него там поднялось-то? Какое начало? Он о чём?..

Я опустила голову, не в силах взглянуть отцу в глаза. Папа подошел совсем близко ко мне и наклонился:

– Наташа?.. Неужели это правда?! – На отца было страшно смотреть, он весь сжался. – Как же это?!

– Папа, ну что ты так нервничаешь?! Успокойся, чего ты его, дурака, слушаешь?

Отец схватился за сердце.

– Нет, Наташа, у него чего-то там поднялось, он говорит. Дочь, на кого поднялось? На невесту на мою?!

– Пап, да на какую невесту-то?

– Ну как на какую? Дарья Леонидовна же… Дочь, как же это?.. Как же это?! Наташа… Так это он что, взаправду?!

Отец прижал руку к груди и, глубоко вздохнув, раскрыл рот, сделал несколько шагов назад, уперся в стену и буквально сполз по ней на пол. И остался сидеть так с раскинутыми ногами и непонимающими глазами, глядящими на меня совершенно по-детски… Я бросилась к нему и потрясла:

– Па-а-апа… па-па, ты что?! Папа, да брось ты! Папа…

Но он успел только хрипло выдавить из себя:

– Ох-х-х, дочь… Что-то нехорошо-о-о мне… совсем… нехоро-о-шо, – и голова его откинулась на плечо. Больше он не сказал ни слова.

Я встала перед отцом на колени и, рыдая, взяла его безвольно упавшую руку.

– Папочка, пожалуйста, только не уходи…

Ответа не было. Я истошно завизжала. Папа не реагировал ни на мои крики, ни на прикосновения. Я звала его, трясла, плакала, но тщетно… Горю моему не было предела.

Сбежались слуги. Я велела срочно послать за доктором.

Федор всё это время молча стоял у двери и ждал, пока закончится моя истерика. Я обернулась к нему и простонала:

– Как же ты мог?! Зачем ты так?!

Он спокойно посмотрел на меня и хладнокровно заявил:

– Я слишком долго терпел его оскорбления. Да-а-а, я родился и вырос в деревне и, может, недостоин какого-то особенного отношения. Но знаешь, моя дорогая жена, человеческого отношения достоин каждый! А я человек! И я устал! Ты можешь называть это как угодно: жестокостью, злобой. А я тебе так скажу: сильный выигрывает битву, а слабый падает и остается на земле. И вот в сражении, которое он затеял, победу одержал я!

Он вышел и прикрыл за собой дверь, оставив меня наедине с отцом, который снова пострадал по моей вине…

Папа был очень бледен, губы сжаты, руки подтянуты к подбородку. Его поза говорила о том, что всё тело опять сковало невидимыми проволоками, они буквально связывали его, больно впиваясь в каждую клеточку. Господи, неужели это сделала с ним я?!

Я не знала, как мне попросить прощения, и горько плакала, стоя на коленях.

– Папа, папочка, – позвала я, – папочка, ну пожалуйста, скажи хоть что-нибудь!