Я осмотрелась. Если бы кто-то захотел подслушать ведущиеся разговоры, ему бы это не удалось: здесь попросту не было дверей, и попасть сюда можно было лишь одним способом, так же, как и спуститься. Всё располагало к приватной беседе: толстые ковры, покрывающие пол, уютные глубокие диваны и кресла. Ниши в стенах в форме арок дополняли оконно-дверные проемы, ведущие на французские балконы с четырех сторон павильона. Я не успела всё осмотреть, как вышел граф, и мы спустились вниз.

Медленно шагая по аллеям, граф показывал мне самые значимые постройки усадьбы, обойти которые за одну прогулку было при всём желании невозможно. Парковый ансамбль, как я поняла позднее, очень напоминал Версаль. Я постараюсь пересказать всё, что запомнила.

Сам дворец был построен не так давно. Большой дом, как называл его Петр Борисович, поражал не столько размерами, сколько изысканностью и великолепием. В усадебном парке всё было продумано для пышных приемов и увеселений.

Справа от дворца был устроен подъемный мост. По прямоугольному Большому пруду в дни приемов плавала целая флотилия. Небольшая галера была вооружена шестью пушками – трофеями Полтавской битвы, подаренными Петром I отцу старого графа Шереметьева. Граф рассказал мне, что однажды, когда сюда прибыла императрица в сопровождении иностранных гостей, был устроен фейерверк. В честь матушки-царицы было сделано несколько тысяч потешных залпов. Все поражались, как это можно: истратить дюжину пудов пороху ради минутной забавы.

Голландский домик стоял на берегу Малого пруда, в котором водились карпы, и они приплывали кормиться на звон колокольчика. Уютные лавочки ждали стремящихся посидеть, полюбоваться прекрасным видом и помечтать о сокровенном. Местному дворянству было позволено приходить в усадьбу в определенные дни, и это заметно отличало московскую знать, стремящуюся к общению и открытости, от петербуржской, чванливой и чопорной.

Итальянский домик был похож на маленькую сокровищницу: там хранились диковинные вещи и произведения искусства, которые Петр Борисович коллекционировал; допущены туда были только избранные. Я входила в их число, и граф показал мне картины Рафаэля, Рембрандта, Корреджо и других известных европейских художников.

Напротив Менажереи, в итальянском парке, расположились удивительные домики для водоплавающих птиц. Там жили лебеди, гуси и утки необычных пород, журавли и пеликаны. Мне дали зерна, и я покормила их с руки – это было мило и забавно.

А еще украшенный диковинными раковинами каменный грот с необыкновенной прохладой внутри… За прудом зверинец, псарня, английский парк – обойти всё сразу было просто невозможно.

Проделав немалый путь и утомившись, мы с графом возвращались к дворцу. Стало немного зябко, но я все равно отметила, что лето здесь гораздо теплее, чем в столице. Привыкшая к петербуржским морозам, ветру и влажному воздуху, прогуливаясь по аллеям, я с удовольствием вдыхала сухой подмосковный воздух. Всё мне нравилось, сердечко трепетало из-за предстоящей встречи с Николаем. Я поблагодарила Петра Борисовича за прекрасную прогулку, а он, слегка обняв меня, даже прослезился.

– Не благодари, милая, это я должен быть тебе благодарен, уважила старика, – и, смахнув скупую мужскую слезу, проговорил: – Я точно с дочкой пообщался… ты чем-то на нее похожа. Не лицом, нет – открытостью души, что ли… Ах, как мне ее не хватает! Варька, та совсем другая…

Вечер прошёл, как положено в благородном семействе. Наконец-то все собрались в гостиной, не было только Николая. Мы пили чай, и я даже исполнила для общества небольшую пьесу на фортепиано. Затем a cappella спела романс на французском языке, и все мне аплодировали.