– Чего она боится: признаться родителям и понести наказание? Ну, допустим, запрут ее дома, в крайнем случае, получит она несколько ударов розгами, ничего страшного, от этого не умирают. Конечно, ее отец дознается, кто во всём виноват, и, вероятнее всего, казнит этого трусливого, подлого мужичонку, который даже ответственность не готов нести за то, что сделал! Так извините, думать надо было, куда полез.

– Катя, вот и я не понимаю, как такое могло произойти. Этот конюх что, совсем страх потерял? Неужто не понимал, что папенька Надин с ним церемониться не станет? Всё Наденьке рассказывал, что он потомок знатного рода…

– Ах, девочка моя, дитя наивное… Кто же ведает, что у этого окаянного на уме было? Большинство людей, страдающих врожденным идиотизмом, обладают той счастливой особенностью, что их довольно трудно напугать, равно как и убедить не зариться на то, что им по праву не принадлежит. И ее приятель – не исключение. Жил он в своем придуманном мире, пользовался барской благосклонностью – и решил, что ему всё дозволено. А о последствиях… о них же думать надобно, а там, видать, нечем. Не говори ты о нём, не стоит он того.

Гнев вновь сменился кротостью… Катерина задумалась о чём-то своем, кажется, что-то вспомнила… И заговорила о Надин с материнской нежностью и жалостью.

– А что Наденьки касаемо… Так она молодая, глупенькая, первая влюбленность… поймут родители. Я не сомневаюсь: не выдадут они ее позора. Ну, посидит дома, пока срок не настанет. А когда разрешится, отдадут чадо в деревню на воспитание… Да куда угодно пристроят, я думаю, у ее родителей крестьян довольно.

Ее слова больно царапнули мне душу. Увидев мой настороженный взгляд, Катя поняла, о чём подумала девочка, выросшая без матери.

– Что Наташа, жестоким тебе это видится? А загубить невинную душу не жестоко? Только при таком раскладе Наденька жива останется. Она будет жить в своем доме и пребывать в добром здравии. Впоследствии выдадут ее замуж, возможно, не так, как ей хотелось бы, но, тем не менее, удачно, судя по тому, из какого она рода и какое приданое за ней дают…

Катерина грустно усмехнулась каким-то своим мыслям и продолжила:

– И коли уж вы за советом пришли, вот. Ты должна повлиять на решение подруги. Пусть она немедля признается во всём в первую очередь матушке. А не решится, так сама поезжай и всё расскажи. Матушка ее что-нибудь да придумает и с отцом сама поговорит. Быть может, они вместе уедут куда-то… Ну, я не знаю… Не даст маменька своей единственной дочери сделать такое, из-за чего она не сможет продолжать дышать! У меня нехорошее предчувствие… что-то неразумное может сотворить твоя подруга… Христом Богом прошу тебя, заклинаю, убеди ее не делать этого! Потому как ничего нельзя будет поправить… Правильно ли ты поняла меня, Наташа? Хорошо ли услышала меня, моя девочка?!

Ответственность камнем ложилась на мои плечи. Катя остановилась, взяла меня за руки и пристально посмотрела в глаза. Ее взгляд настойчиво требовал: «Помоги своей подруге!» Если честно, я не совсем понимала, в чём будет заключаться моя помощь. Поехать и рассказать всё ее родителям, чтобы Надя всю оставшуюся жизнь ненавидела меня лютой ненавистью за то, что я предала ее?

– Ну хорошо, Катя, я попробую донести твои мысли до Надин, не знаю только, послушает ли она меня.

– Сделай так, чтобы послушала. На кону ее жизнь.

Я решила всё же посоветоваться с подругой, хотя заранее знала ее ответ. Надин в некоторых вопросах была настолько упрямой, что повлиять на ее мнение не представлялось никакой возможности. Но в глубине души я еще слабо надеялась, что мои увещевания изменят ее решение. Вздохнув, я кивнула Катерине, давая понять, что так и сделаю. Она задумчиво и, как мне показалось, печально посмотрела в сторону, куда удалилась ее дочь, и мы в молчании медленно пошли дальше по аллеям. Прямые и узкие, дубовая, березовая и липовая аллеи удалялись от дома на значительное расстояние.