– Не только вы. Но… да, львиная доля времени – это дипломная.

– Бедная синьорина, снова я перед вами виноват, и перед всей группой тоже. Эксплуатация детского труда… Вам хотя бы восемнадцать есть? Ваши карабинеры должны меня арестовать…

«Бедная синьорина» протестующе качнула головой.

– Профессор, да мы круглые сутки пахать готовы, возможность с вами поработать – это просто событие года! Нам так повезло! Любого из нас спросите! А мне уже восемнадцать, так что никакой эксплуатации детского труда.

– Ну, успокоили, а то думал: хорошо, что коробки не распаковал, пришлось бы первым же рейсом – обратно в Рим… Да не пугайтесь вы так, Реджина, я просто опять неудачно шучу.

– Уф, надеюсь, я к этому когда-нибудь привыкну.

– Привыкайте-привыкайте, нам с вами предстоит долгая совместная работа, я очень рассчитываю на вашу помощь.

– Буду рада… Профессор, вы обещали рассказать, почему переехали в эту квартиру.

– А, да. Понимаете, та квартира в ГЗ МГУ очень удобна для работы и для встреч с коллегами и группой, но я всё-таки привык к другому образу жизни. Здесь я могу обставить всё по своему вкусу, и хозяин квартиры на это согласился. Квартира побольше, здесь две спальни – на случай приезда семьи, и кабинет, где я смогу работать и принимать клиентов, я же продолжаю вести бизнес – помните, я говорил, что у моей семьи галереи в Риме и Флоренции?

– Да, конечно.

– Я уже договорился здесь с одним антикварным салоном, и они подобрали мне вполне приличную мебель, так что обстановка будет напоминать ту, в которой мне комфортнее всего работается. Хотите взглянуть?

Регина неуверенно поднялась со стула. Что-то в словах профессора её встревожило, даже огорчило, и теперь она пыталась вспомнить, что именно. Она последовала за Кастеллани обратно в коридор, а точнее в холл, из которого открывалась двойная застеклённая дверь в гостиную. Там было светло даже ночью – сквозь прозрачный тюль пробивался свет с никогда не спящей улицы Горького, а снег, отражавшийся в уличных фонарях, придавал этому свету какую-то уютную белизну.

Регина отодвинула штору.

– Ой, это же глобус Центрального телеграфа! Профессор, посмотрите… Я там работала, вон в том окне, справа от глобуса. Ещё в школе, на УПК.

Кастеллани подошёл и встал с ней рядом, почти касаясь плеча.

– УПК?

– Это когда тебя учат какой-то несложной профессии ещё в школе, ну, там, водитель, продавец, повар или, как у меня, телеграфист.

– Только не говорите, что вы знаете азбуку Морзе, синьорина.

– Не только знала, но и экзамен сдала на отлично! Сейчас, конечно, уже забывается… Тем более, что мы на Центральном телеграфе, когда уже не учились, а на практику приходили, чаще всего просто сортировали письма. Но зато я на машинке печатать научилась вслепую, как автомат. Я всегда свои работы сама печатаю, у нас дома старенькая «Оливетти».

– Да вы просто кладезь талантов, Реджина. Ну-ка, сейчас проверим, что вы помните, давайте руку.

Профессор развернул протянутую Региной руку ладонью кверху и отстучал пальцем прямо по центру: три точки, три тире, три точки.

– SOS? Это SOS, профессор? Кто это терпит бедствие?

– Боюсь, моя дорогая синьорина, бедствие терпит моё излишне чувствительное сердце.

Профессор продолжал держать её руку, и Регина поняла наконец, что так кольнуло её в его словах. Семья. Приедет семья. Всё это время факт наличия у профессора семьи она упорно игнорировала, ведь её это никак не должно было касаться. Он – её учитель, ментор, она – просто его студентка, одна из группы, ничего личного. Она не имеет никакого права… И всё же…

– Профессор, а когда они приедут? Ваша семья?