В один из дней, не самый погодистый; в день, когда серое море застыло над городом. Художница сидела на кухне и никак не могла вспомнить, кто она. Где-то посередине жизни, покачиваясь на волнах – ни вперёд, ни назад – она застыла. Время стало мимолётным, но не исчезло: оно разложилось по кухонному столу – в виде слов и записок. Некоторые уже были прикреплены магнитами к холодильнику, всунуты в скобы зеркала, подложены под сахарницу, прибиты гвоздиком к дверному проëму.

Только что она выписала новые цитаты, выводя аккуратно буквы. И взглянув на голый тополь, который покачивался в облаках, забыла зачем это делала.

Разноцветные ручки, квадратные стикеры, всё старалось внести хоть какое-то различие в её дни. Но какую именно жизнь они пытались разнообразить? Вся жизнь слилась, расплылась, как акварель на мокрой бумаге – что вода на листе, что дождь за окном. Она с трудом могла отличить одно от другого. Плечо зябко дёрнулось, и рука подтянула край бежевого кардигана, жестом вернув себя обратно – хоть чуть-чуть, и этот момент заметила своё отражение на стекле.

Прозрачное тело, тонкие белые волосы, коротко подстриженные, возможно, слишком коротко. Но это не делало её образ грубее. Телосложение, хоть и немного надломленное, но голову она старательно держала прямо. Короткость, но не изящность. Худая, но не вытянутая. Не высокая, не низкая.

Всегда аккуратно одетая, преимущественно в брюки и невзрачный верх. Сливаясь с интерьером жизни, было не разобраться, была ли она красивой в молодые годы. Хотелось бы в это верить, ведь она точно не была противной. Тусклые голубые глаза и бледная кожа едва выделялись на фоне седых волос, а те словно сливались с потолком. Её силуэт можно было не заметить в каком-то из углов.

И всё же запомнить её можно было по долгим, заунывным разговорам о книгах, в которых она искала ответы на все возможные вопросы.

Её взгляд скользнул по стенам, где угадывались следы – там стикеры бегали по квартире ища нужное место. Периодически падали с последними сухими листьями. Когда часть полоски клея оставалась где-то на поверхности дома, это она решила перевесить розовый квадрат всë же на зеркало. Но там он уже еле держался.

На вид ей было около сорока пяти лет. Она всю жизнь представлялась Асей.

Искала и направляла себя всевозможными способами: молитвами, семинарами, книгами. И поэтому еë квартира была увешана цитатами, это был тот самый мотивирующий способ, который она выбрала – сидеть и смотреть на слова, когда-то сказанные кем-то, надеясь услышать в них продолжение, но оно ускользало. И она вновь обращалась к книгам, выписывала, проговаривала…

У неë есть взрослая дочь, которую она назвала в честь отца – Александра.

Уже месяц Ася не выходила на улицу; но, кто считает, может, прошло и больше, а может и меньше. Холод сковывал тело, заставляя придумывать бесконечные отговорки. Кутаться в свитера и шарфы, словно в броню. Её кошка спала, выбрав самое тëплое место в квартире – на кровати в большой комнате. Из незаметных щелей окон поддувал леденящий воздух, она снова забыла заклеить и утеплить их к зиме. Каши, которые ела, надоели и ей, и кошке, но в эти дни, ей казалось куда более уместным выискивать ободряющие афоризмы в книгах.

Сидя на кухне, Ася ждала дочь, которая должна была зайти после работы с продуктами. Серое небо скользило наискось за окном, а она всё сидела неподвижно, время от времени бросая взгляд на открытую книгу с ручками, зажатыми между страниц; они были маленькими якорями в хаосе мыслей. А стикеры выглядели обещаниями. Ожидавшие своего часа, когда их приклеят на нужное место. Но она всё ещё смотрела на себя в отражении стекла. Ветер посвистывал, слова вновь повторялись: