Светофоры на тёмном фоне горели слишком ярко, свет от них рассеивался крупинками. Обрамляя и без того жëлтые листья не естественным красным, а потом мигающем зеленым цветом. Люди спешили с работы домой или в магазин, а потом обратно домой. По невзрачным взглядам можно было понять, что они прокручивают в голове план действий. Обычный план, как в остальные дни: зайти в магазин, купить рыбки коту, сварить суп или кашу, чтобы на следующей неделе не варить, лечь на диван, а потом после ужина переместиться на кровать.

Женщина протискивалась среди обыденных мыслей, которые смотрели себе под ноги, обходя лужи.

Окна её квартиры выходили прямо на этот перекрёсток. И переходя дорогу, она очень хотела обернуться, без особой причины, но лужи, люди и машины заставляли сосредоточиться на дороге и на цели – доме напротив её дома.

Она шла на работу уже в третий раз за день. В первый – провела занятие с детьми; во второй – принесла дополнительный свет. А теперь несла свою картину.

Шум машин остался позади. В помещении было тихо. Маленькая тёмная комната встретила привычным видом. Первое, что бросалось в глаза: письменный стол, а дальше выставленные в ряд, вдоль стены, стулья. Ближе к середине комнаты, стояли металлические крепления со светом, направленными чëтко на белую ткань, уже закрывающую картину, выглядело это как импровизированный театр. Театр – это громкое название, скорее уличный балаганчик в каморке, чтобы спрятаться от дождя.

Продолговатое окно у самого потолка, что желтело от фонаря, практически сразу было занавешено тёмной тканью. Под ним, располагались небольшие полки и доходили до батареи. Какие-то силуэты вазочек и стопок бумаги прятались в тени. Где-то там в углу ещё скрывался шкаф. Заходя сюда было не ошибиться – это изостудия. И этот незамысловатый антураж придавал светящейся картине ещё больше значимости.

И осмотрев последний раз комнату, так, если бы она только вошла в неë, женщина повернулась к двери. Открыла еë, выйдя в коридор, закрыла за собой; видимо, думая, что все еë приготовления могут улетучиться. И не слышно зашагала по коридору в сторону фойе, приглашая ожидающих на выставку одной картины.

Мольберты сгрудились в углу, а центр комнаты сиял. Когда вошли трое, точнее, три женщины, им показалось, что в такой темноте ничего не удастся разглядеть. Но, продвигаясь дальше, они заметили: в самой глубине, с противоположной стороны – световой овал. Чёткий, направленный, он выделял угол, подготовленный для показа. Полубоком, не отворачиваясь от освещённой сцены, они взглядом нащупали стулья, и сели напротив невиданного и таинственного. Запах сырости, полуподвального помещения стал завершающей деталью, вплёлся в происходящее, окутал их.

Зайдя последней, художница убедилась, что зрительницы затаили дыхание, и плавно вышла на свет. Стоя перед ними, начала что-то говорить.

Но все были заворожены своими мыслями, хорошими или плохими, смутными или их просто увлекло любопытство и потому, никто так и не услышал, что именно она сказала.

Свет чëтко отражал каждую мимическую морщинку на лице художницы, белые волосы светились ореолом. А рука, всё же отдернув через какое-то время ткань, показалось, распалась на кадры.

Выставка одной картины.

Пыль едва заметно закружилась в видимости света, затем была поглощена темнотой, сыростью и молчанием. За стеной изредка проезжали машины, их звук глухо касался стекла, и казался таким далеким, что звучал, как эта пыль, незаметная и незначительная.

Художница отошла в тень.

Пропустив пару стульев от смотрящих, села и краем глаза наблюдала больше за ними, чем за своей лучшей работой. Смиренно ожидая нужного момента, когда восторженные взгляды проникнутся историей, которую она написала, и смогут увидеть отражение своей души в написанном ей, портрете.