Они отхлебывают чай, и продолжают разговор.

– Я тоже пришла на авось, но поговорив, Елена Сергеевна предложила вести кружок "Мягкая игрушка", я и согласилась, на то что и вязание туда можно будет включить. Повезло нам.

– А сегодня ночью, – продолжила Ася, – при написании картины я вдруг осознала, что мой мизинец подходит только для этого занятия. Он ровно такого размера, чтобы я могла упираться им в холст. Не это ли и есть то самое, по которому можно определить предназначение жизни… Почему только сейчас я обратила на это внимание, – спокойно, даже через чур, без воодушевления, прозвучал голос, который не требовал ответа. И не поднимая руки с колен, она посмотрела на мизинец, немного приподняв его, и ответ на мучающие ночами вопрос, был перед глазами. Она даже немного улыбнулась, – А у других такого мизинца нет.

– Да, бывает же такое! – улыбаясь и кивая, отвечает ей уже другая подруга, – И вправду, мой мизинец куда длиннее.

Асе пришлось сравнить пальцы с подругами, а потом показать, как она держит кисть и упирается в холст.

– А что за картина?

– Ничего не вышло.

Ободряющие, долгие речи и вправду производили впечатление на подруг. Но временами, после них наступала тишина. В воздухе зависал вопрос: что тогда не так? Ведь, по Асиным словам всё складывалось удачно. И всё же, слушая, даже при этих рассказах о странных, но счастливых совпадениях, почему-то хотелось приободрить еë. Картины у неё давно уже не писались. А по голосу, тихому, сдержанному, казалось, она была на грани потери сознания.

За окном уже стемнело. Что было ещë не обсуждено в предыдущие встречи, всплывало сейчас.

– … Самое непонятное для меня было мое имя, – вдруг решила поделится Ася, – Слишком непонятное и не подходящие, длинное. Настей я себя не чувствовала. Неуместное рядом со мной. И я каждый раз оборачивалась с удивлением, если кто-то звал меня так. И, наверное, поэтому с детства меня все называли Асей. Это было понятно. Но я всегда, как будто оправдывалась за этот выбор. Объясняя сначала своим учителям в школе, что – я просто Ася. Даже Ася Александровна звучит куда естественнее. И вот, когда я впервые вошла в кабинет изостудии, увидела семерых детей у мольбертов, у меня в голове опять возник этот самый вопрос: кем быть? Анастасией Александровной? Или просто Асей? Но тут же вспомнились слова директора, она сказала всего пару дней назад, что так нельзя, просто по имени. И я произнесла: “Здравствуйте. Я Ася Александровна. Мы с вами будем изучать композицию и писать то, что видим вокруг, чтобы быстрее познакомиться, предлагаю начать писать. Да, обратите внимание – писать. Художники, пишут свои картины. А мы теперь с вами настоящие художники. Посмотрите на натюрморт, который я вам сегодня приготовила. Синий куб. Достаем гуашь и лист бумаги. Я помогу вам закрепить их с помощью кнопки на мольберте”. И говоря все это, я ходила между рядами деревянных мольбертов. Установленных так, чтобы каждому юному художнику была видна композиция из куба, который лежал на белой ткани. Я так нервничала в первый день работы, устанавливала мольберты только час. Старалась говорить спокойно, но, наверное, говорила еле слышно, подозревала, что никто на второе занятие не придет.

А вот сегодня, по правде сказать, был ужасный случай, дети пишут, а тут врывается мама Ксюши, самой маленькой и говорит с разбегу: “У меня отец заслуженный художник России, мама тоже художник, я пишу, вся семья художники, а мой ребенок каракули какие-то у вас рисует. Почему вы не учите еë? Чем вы вообще тут занимаетесь?”, – и вырвав с мольберта рисунок, потрясла ещë немного перед собой… лист был мокрый от краски, она уже хотела сдернуть с табурета и дочку. Я напоминаю, что уже говорила: ей всего четыре года, она ещё слишком мала для занятий. А она отвечает: “Я в три рисовала и ничего, не умеете писать, так ещё других учите. Не будем больше к вам ходить”. Так и было. Я до сих пор в непонимание происходящего, наверное, я что-то должна была ответить ей. Пришлось ещë детей переключать с этой ужасной сцены, так неловко было.