– Где это?

Он ткнул меня ключом в бок:

– Не останавливаться, руки за спину, по сторонам не смотреть.

В комнате, задекорированной под кабинет, сидел артист. Я помнил его по телевизионному сериалу, он играл майора пограничника.

– Следователь по особо—важным делам Прокосенко, – представился он.

Я шагнул навстречу и протянул руку:

– Обвиняемый по статье 160 часть вторая…

Майор машинально ответил на рукопожатие.

– А что такого особо—важного в моем деле? – спросил я.

Артист, который играл следователя сказал:

– Ни—хе—ра!

– Ну, так отпустите меня домой.

– Нельзя.

– Почему.

– Это будет нарушением физики мира.

– Ладно, – сказал я ему примирительно, – по—моему мы занимаемся с вами чем—то не тем. Давайте лучше во что—нибудь сыграем.

Вернулся в камеру к обеду. Звукоинженеры гремели в коридоре дюралевыми мисками. Мои сокамерники – товарищи по неволе, собирались за длинным столом. Когда все уселись, я постучал ложкой по пустой кружке и сказал:

«Друзья, я совершил открытие и спешу поделиться с вами. Нас обманули и продолжают обманывать ежесекундно! Нашу волю сломили. Мы жертвы тотальной мистификации. Никакой тюрьмы нет. Вся эта тюрьма – фуфло, сплошная подъебка и дешевая декорация. Вы думаете, что это металлическая решетка, вмурованная в стену двухметровой толщины. Вот, смотрите, что я сейчас сделаю.»

Подошел к окну, вырвал решетку вместе с намордниками и с грохотом бросил на бетонный пол. Зеки вскочили из—за стола, сгрудились возле оконного проема и заворожено смотрели на десятиэтажный океанский лайнер, который медленно проплывал в невозможной близи. На верхней палубе тетка в грязном белом халате с передвижным лотком торговала горячими пирожками с повидлом.

Больше всего в геометрии я люблю шар. Форма шара идеальная. А вы обратили внимание какими красивыми математическими формулами описываются и объем и поверхность шара. Это таинственное число пи. Почему именно 3.14? Никто не может ответить на этот вопрос.

От сидения в тюрьме я начал быстро сходить с ума. День у меня в голове поменялся с ночью. Ночью я лежал и смотрел на лампочку без абажура, а днем засыпал дурным сном, от которого потом болела голова.

Драку возле кормушки, я проспал, проснулся, когда менты забежали в камеру с дубинками и принялись всех колотить. Я только надел очки, чтобы посмотреть, что происходит, как подбежал ко мне один такой здоровый деревенский хлопец, замахнулся и говорит:

– Сними очки, а то разобью.

Я послушно снял очки и положил под подушку.

Один старый зек в отстойнике мне сказал, что если тебя пиздит много человек, главное не сопротивляться, а сохранить здоровье. Я подумал, что форма шара самая устойчивая к внешнему воздействию. Принял позу эмбриона. Мент ударил меня по босым ногам. От боли я сделался как идеальный круглый шар, упал со шконки и покатился по бетонному полу. Все на меня с удивлением смотрели, и зеки и менты. Попкарь ударил еще раз и сказал:

– Будешь знать, как нарушать социалистическую законность.

Тормоза были открыты – я беспрепятственно прокрутился в продол, зашуршал вдоль облезлых зеленых стен и вприпрыжку полетел вниз по бетонной, потом по железной лестнице, сбил с ног какого-то толи следователя, толи адвоката, для которого контролер кнопкой открыл двойную железную дверь, вылетел во двор и вслед за выезжающим автозаком резво выкатился на Володарского. Девчонки в коротких платьях заливисто смеялись и лизали мороженное, бибикали машины, из открытых окон бодро звучал хит «Мой адрес – Советский союз». Я попытался остановиться, встать на ноги как все трудящиеся Беларуссии, но ничего не вышло – мой шар лишь набирал скорость. Боже мой – Брежнева хоронят. Пограничники – зачем пограничники? Что за таможня? Вена! Да-да, это, кажется, Вена… или Бруклин? Зачем такси – я не вызывал такси! Водителем? Красивая! Чья жена? Моя?