– Ай, – кричит мамочка, – укусили сволочи!

– Какие же суки эти бабы! – восклицает Кнырь, идет к своей шконке, ложится и, как жук, притворяется мертвым.

После ужина за мной приходит попкарь Коля, с которым за год жизни в следственном изоляторе установилось что-то в роде приятельства.

– Дароу, Коля, – говорю я ему, когда мы выходим из старого корпуса на лестницу.

– Дароу, – отвечает Коля.

– Куда идем?

– У администратиуную.

– Чего там?

– Баба к табе прыйшла.

– Какая еще баба?

– Симпотная. Молодая. Лет сорока. Сейчас сам поглядишь.

– Слушай, Коля, – говорю я ему заговорщицки, – пошли через двор.

– А не сбежишь?

Коле и самому не хочется вести меня через подвальные переходы. Начальства в СИЗО в это время уже нет, и мы идем через двор. Во дворе шныри разгружают грузовик с картошкой. Конец августа – начало сентября лучшее время в тюрьме, когда завозят свежие овощи.

– Когда уже тебя расстреляют, – шутит Коля, – надоело водить.

– А может не расстреляют, может выпустят.

– Я здесь двадцать один год работаю, не помню случая чтобы кого выпустили.

– Вот вам ваш заказ, – говорит Коля красивой женщине в легком летнем платье.

– Меня зовут Александра Владимировна Русецкая, – говорит она, – я ваш адвокат.

– Уже поздно, – говорю я, зачем мне адвокат.

– Почему поздно? – спрашивает она.

– Дело закрывается.

– К сожалению процедура допускает адвоката только по окончании следствия. Я буду представлять ваши интересы в суде.

– В суде?

– У вас легкая статья. Максимальный срок четыре года. Год, считай, вы уже отсидели. Будем за вас бороться.

Она улыбается.

– Как называются ваши духи? – спрашиваю я.

– Ох, это Красная Москва, – говорит она, – обычно я ими не пользуюсь, но когда нужно идти в изолятор… Извините. У вас здесь такие запахи.

– Почему выбрали вас, – спрашиваю я.

– Ваш папа хотел адвоката еврея, но ему сказали, что еврей, который защищает еврея будет раздражать судью.

– А вы сможете понравиться судье? – спрашиваю я.

– Смогу, говорит она уверенно.

– Сколько вам лет?

– О, какие вопросы. Давайте лучше о вашем деле, – говорит она.

– Да там и говорить не о чем. КГБ ментам готовое дело скинуло. Правда ошиблись при подсчетах на две с половиной тысячи. Чисто арифметически. Деградирует организация.

– Что, серьезно, расчеты при вас, – спрашивает женщина адвокат.

– Я помню, сейчас вам напишу.

– Я это дома посмотрю, – говорит она. С калькулятором. Хорошо?

– Вы замужем, – спрашиваю я.

– Разведена.

– Можно я закурю?

– Курите. О нет только не это! – восклицает она, увидев пачку Памира, которую я вытащил из кармана.

– Курите мои. Она достает из сумочки Космос.

– Ну, что там на свободе? – спрашиваю я.

– Ничего особенного. Вот Высоцкий умер и Джо Дассен, Афганистан, Олимпиада…

– Машеров, – говорю я.

– Что Машеров?

– Машеров скоро умрет. Погибнет в автокатастрофе.

Она смотрит на меня внимательно и спрашивает:

– Вы нормально себя чувствуете?

– Не очень, – говорю я, – почти не сплю. Все время в помещении. Час прогулка. Пятнадцать минут менты отнимают, чтобы вывести и завести…

– Хотите, чтобы вас посмотрел врач? – перебивает она.

– Нет не хочу. Положат в дурку, там хуже чем в камере, там эти, которые притворяются сумасшедшими. Они опаснее сумасшедших.

– У вас был суицид? – спрашивает она.

– Да. Но это давно, в самом начале. Больше не будет, обещаю. Родителям не говорите.

– Ваши родители знают. Книги вам дают?

– Дрянь всякую. Невозможно читать, уж лучше не читать вовсе.

– Хотите я вам подарю английский словарь, говорит она.

– Я немецкий в школе учил.

– Переучивайтесь, – говорит она. Английский язык, язык международного общения. Мог бы быть немецкий, но у немцев не получилось.