– Вы мне нравитесь, – говорю я.

– И вы мне тоже, – говорит она.

– Жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах.

– Обстоятельства меняются, – говорит она.

– Можно мне посмотреть в окно? – спрашиваю я.

– Не знаю, – говорит она неуверенно, – по правилам, наверное, нельзя.

– Попкарь ушел – говорю я.

– Откуда вы знаете?

– Я слышал, как хлопнула дверь. Повел кого-то в корпус.

Я подхожу к окну, на котором только выкрашенная белой краской решетка и нет намордников.

– Что вы там увидели? – спрашивает она.

– Машины, люди, деревья, тетка в белом переднике продает пирожки с яблочным повидлом. Мне теперь этих впечатлений на долго хватит. Пацанам в камере расскажу.

– Что же мне теперь делать с вами? Я должна уходить.

– Там в коридоре пустые стаканы, посадите меня в любой. Попкарь вернется и отведет в камеру.

Стакан – маленькое помещение для одиночного содержания заключенных, где можно только сидеть или стоять. Я захожу в стакан.

– Ну что, все тогда, – говорит она?

– Подождите, – говорю я и придерживаю ногой дверь, которую она хочет захлопнуть, – Можно поцеловать вашу руку?

Началось все с почтальона в шесть утра: «Вам срочная телеграмма». Я открыл дверь. В дом, толкаясь, валились менты в гражданке:

«Согласно постановлению прокурора Первомайского района…» Обыск.

Они прекрасно знали, где что лежит, да мы ничего и не прятали. Наличных денег они не нашли и, видно было по всему, разочаровались. Выложили на столе в столовой смешные родительские накопления, которые непонятно от кого, старики прятали по пиджакам в папиных костюмах, мамину ювелирку из пепельницы в серванте, обручальное кольцо моей двадцатилетней жены.

Два дня в КПЗ городского управления в компании с подсадным. Ночью сосед не спал, на слабых руках подтягивался к решетке, смотрел на ночную улицу, на перекресток с мигающим желтым светофором.

– Что там? – спросил я.

– Никак не могу понять, где я нахожусь, – сказал он.

Играли в коробок. Я проиграл и с изумлением смотрел на то, как он быстро съел мою, принесенную из столовой, порцию. Достал из грязной наволочки, где хранилось его имущество, пачку Памира, закурил и сказал:

– Сигареты шестого класса. У ментов против меня ничего нет. В пятницу они чистят КПЗ, меня выпустят. Если хочешь передать что—нибудь важное своим, только на словах, я передам».

Я театрально оглянулся по сторонам поманил его рукой, сказал в ухо первое, что пришло в голову: «Брекс, фекс, пекс, кекс». Он обиделся.

И первый месяц в камере с двумя стукачами – явным, про которого все знают, что он стукач и скрытым – скорее всего твой лучший друг. В камере живет уже год. Долгое следствие. Дольше всех. Угостил из своих фармакологических запасов. Две таблетки от кашля. Сели играть в шахматы. Десять граммов кодтерпина совершили свое дело: я сделался дурашливым, болтливым, рассказал ему несколько сюжетов из голливудских фильмов, выдав за случаи из собственной жизни. Он слушал восторженно. На фильме «Почтальон, который стучит дважды» не выдержал и сказал:

– Какая у тебя ахуительная была жизнь. Всего не запомнишь. Позволь запишу.

Я выиграл у него партию, разгромив наголову в миттельшпиле.

Спустя неделю, за помощь в составлении кассационной жалобы – порция манной каши, спичечный коробок сахара и четыре таблетки кодтерпина. Я запил таблетки сладким чаем, а через час меня вызвали к следователю.

Нет, я не испугался, я уже все понимал.

Первый раз они лажанулись еще неделю назад, когда попкарь повел меня в административный корпус «играть на пианино». Случилось это на переходе из нового здания в старое. И хотя выводной все время стучал ключами по лестнице, по трубам, по разным металлическим предметам, рабочие сцены загримированные под шнырей, не справились с отклеившейся декорацией, я увидел в открывшейся дыре незнакомый ночной город. Остановился, спросил у попкаря: