– Все-таки «Братья Карамазовы» – лучший его роман, – произнесла Мария.

– Нет, «Идиот», – словно отрезал Сато-сэнсэй.

– Достоевский был больным человеком и антисемитом. Да, то, через что он прошел по вине царского режима, ужасно. Но это не оправдывает того, что он писал о евреях и поляках, – Мельников здесь был солидарен с суровым советским литературоведением тех лет.

Мария всегда называла гостя строго по имени-отчеству: Александр Борисович. А Сато-сэнсэй – либо товарищ Мельников, либо Мельников-сан (вернее, Мэриников). Что примечательно, Сато принципиально не говорил при госте на кансайском диалекте, но с супругой изъяснялся в основном на нем. Как-то он услышал обрывок фразы, которую можно было перевести как «будь осторожна с ним».

Понять это было можно, все-таки Сато-сэнсэй прошел через многое, и ждать от гайдзина, даже, казалось бы, безобидного, можно было всякого. Но при госте хозяин дома всегда вел себя максимально тактично, будто он был на сцене и играл в какой-то старомодной психологической пьесе.

Зная, что рано или поздно придется вернуться назад в Токио, Мельников попросил проводить его к Кинкакудзи, или Золотому храму. Побывать в Японии и не увидеть одно из его главных чудес было как-то глупо. Сато сказал, что рад был бы устроить экскурсию лично, но нужно было готовиться к лекциям, и попросил свою супругу сопроводить гостя. Для Мельникова было очевидно, как сильно они доверяют друг другу. Видимо, сказывалась многолетняя закалка в не самые светлые годы.

Идти было недалеко, дом Сато располагался буквально в двадцати минутах ходьбы до храмового комплекса Рокуондзи. Вышли они рано утром. Дети как раз направлялись в школу и то и дело тыкали пальцами в сторону необычной пары, что-то хихикая и крича. Им повезло, они росли уже в совсем иное, мирное время, не опасаясь бомбежек.

– Моего отца арестовали здесь. Мне ничего не сказали. По слухам, его выслали назад. В Россию. Я и так чувствовала себя здесь чужой, а после его ареста… – произнесла Мария.

– Я не знал. Простите. Но даже оттуда возвращаются.

– Но в Ниппон же его не выпустят, так? Из ада если и возвращаются, то с ожогами от адского пламени. Мы почти на месте.

Показались ворота. Они пришли прямо к открытию и были первыми посетителями. Кроме пары послушников (одного страшного заики и другого – кривоногого) – вокруг ни души.

И вот перед взорами госпожи Сато и Мельникова предстал Золотой храм. Из-за пасмурной погоды он показался не таким красивым, как о нем рассказывали, будто вокруг него замерло само время. Несколько минут пара постояла в тишине, любуясь Кинкакудзи. Особенно поражало его отражение в воде. Оно казалось реальнее, чем сам храм.

– Киото же не бомбили? – спросил Мельников и тут же поймал себя на мысли, что и так знает ответ на этот вопрос.

– Давайте погуляем еще немного и вернемся. Вечером ожидаются важные гости.

Гости действительно были важные. Сам писатель Т.Д. и американский переводчик, который представился как Дон. Последний говорил по-японски куда лучше, чем Мельников. И это было обидно. Дон много рассуждал о хэйанской литературе.

Т.Д. лишь кивал и то и дело хвалил роман «Гэндзи-моногатари», который он сам когда-то перенес на современный японский язык. И советскому переводчику было трудно поддерживать эту беседу.

– Знаете, меня многое роднит с Россией, – неожиданно произнес писатель. – Мой дед был православным, его крестил сам Николай Касаткин, как и деда Сато-сана.

– Это было давно, – ответил Сато-сэнсэй.

– Лет двадцать назад ко мне приезжал очень интересный русский переводчик. У него была необычная фамилия, как у одного британского литератора. Кажется, Конрад.