На примусе позвякивали в кипящей воде с содой инструменты и спицы, будущий пациент лишился рубашки и крепко уснул под чарами жiвницы: родня вряд ли могла сейчас отмечать подобные мелочи, и Антонина махнула рукой на скрытность.

Авдотья тщательно отмыла столик для инструментов и ещё один, на котором Антонина уже расставила свои богатства. Сама девушка аккуратно собрала волосы, надела халат – благо пара была с собой, потому что они в любом случае требовались для работы.

Брагин-старший приволок откуда-то газовый фонарь и пару керосиновых ламп, первый приладил на крюк над столом, на котором должна была висеть лампа, а горелки попроще расставили на столиках – один рядом с инструментами, второй у головы пациента. Плохо и неправильно, но лучше так, чем маяться вовсе без света.

То ли от энергичной деятельности, то ли от злости и стычки с фельдшером у Бересклет перестали трястись руки, но эта малая радость почти не успокаивала. У мальчика случился классический, как в учебнике, диафизарный перелом предплечья: обе кости в средней части, локтевая распорола плоть и выступила наружу. Рука, конечно, не шейка бедра и не позвоночник, но это сомнительное утешение не могло прогнать страх, и тщательная подготовка будущего операционного поля лишь усугубляла его: чем внимательнее девушка рассматривала рану, тем больше плодилось сомнений и вопросов.

В голове, словно заевшая граммофонная пластинка, вертелся план будущей операции. Притом Антонина не сомневалась, что забыла и не учла нечто важное и всё непременно закончится катастрофой, но держалась старого принципа: глаза боятся – руки делают.

Бересклет разложила простерилизованные инструменты прямо на столике, перед этим с особым тщанием ещё раз протёртом нашатырём, нашедшимся в запасах, тщательно отмыла руки: методы асептики в институте преподавали всем. И поняла, что дольше оттягивать невозможно, пора уже подойти к пациенту и… что-то с ним сделать.

Антонина на мгновение зажмурилась, закусив губу, глубоко вздохнула и подошла к столу.

Мальчику повезло, что кость сломалась без множества осколков, а сместившись – не задела крупные сосуды. А ещё в том, что Бересклет очень хорошо училась и программа в институте была весьма обширной. И, конечно, в том, что она не могла оставить человека без помощи.

Антонина совершенно потеряла счёт времени и не сумела бы сказать, сколько провела над мальчишкой. Отчаянно не хватало кого-то многоопытного и мудрого, кто мог бы солидно кивать, одобряя её действия, и осторожно подталкивать в нужном направлении в мгновения сомнений. А ещё – лишних рук ассистента, но дар в чём-то сумел их заменить, а в чём-то оказался гораздо полезнее: указывал сосуды и совсем незаметные ниточки нервов, заставлял мышцы пациента расслабиться, а кровь – замедлить ток.

Если поначалу сердце отчаянно стучало в ушах от страха, то постепенно – помаленьку, незаметно, с каждым движением рук и капель силы, – всё прошло. Сомнения никуда не пропали, но вынужденно затаились, как ночной зверь ярким полднем. Слишком сосредоточена была Антонина, так что им попросту не осталось места.

Итог оказался, на взгляд Бересклет, выше всяких похвал и уж точно куда лучше того, что рисовало воображение в самом начале. Дар подсказывал, что спицы встали как надо, повязка вышла – на загляденье, пусть торчащие из гипса железки и выглядели весьма зловеще.

Вновь проверив состояние мальчишки и убедившись, что тот всё ещё крепко спит, Антонина вышла из операционной с улыбкой. Снаружи к ней шагнула бледно-зелёная от страха Авдотья, пришлось спешно заверять, что всё прошло успешно, теперь пострадавшему нужен только покой и хорошее питание. Лучше бы мальчику остаться под приглядом врача на несколько дней, но больница находилась в плачевном состоянии, так что пусть отправляется домой. Да Антонина и сама не пылала желанием перебираться в сырой каменный мешок, пропахший прелым лаком, плесенью и унынием.