Дело на поверку выходило довольно обыденное. Взбрело кому-то в голову идти ночью степью, в обход застав. Наступил в темноте на змею. Вся недолга. Что заставило его таиться и какие недобрые дела хотел покойный проделать во мраке, он теперь уже никому не расскажет. Да и кому это интересно? Это же не сказка. Про страшных людоедов гулей.

Злат был человеком бывалым и на своём веку повидал всякое. Во всякие чудеса и страшные сказки он точно не верил. Однако сейчас он пребывал в недоумении и даже растерянности. Тем более, что ему приходилось молча стоять в стороне и смотреть.

Наверное, случись всё это где-нибудь на базарной площади, с участием каких-нибудь вздорных баб или лавочных торговцев, то можно было бы посмеяться вместе со случайными зеваками.

Только в этом месте никогда не бывало случайных прохожих. Хотя, как сказать? Посетители здешней скорбной обители уж точно никогда сюда не собирались. Здесь они оказывались лишь после смерти и не по своей воле. В скудельницу возле кладбища привозили тела, найденные на улице, при дороге, выловленные в реке. Тех, кого сразу не опознали. Здесь они лежали пока старосты не хватились пропавших в своих кварталах или какой свидетель смог их узнать. Таких забирали. Остальных, по прошествии времени, хоронили на отдельном участке в сторонке.

Закапывали просто. Ведь никто не знал какой веры были эти никому не ведомые люди, нашедшие смерть вдали от родного очага.

Даже от самого кладбища этот печальный приют стоял немного в отдалении. В мире мёртвых все тоже делились по верам, родству, соседству, обрядам. У каждой свой участок, свои служители. Выпавший из этого установившегося веками порядка лишался имени, памяти и даже отдельной могилы. Хоронили обычно разом по нескольку человек. Хотя летом, когда печальный урожай шёл больше из реки, а такие тела часто и опознавать было бесполезно, закапывали споро. Даже не говорили: «Хоронят». Закапывают.

Сюда и дороги не было. Не наездили. Едва приметная тропка среди полевых трав.

Стерег покой мертвецов свой сторож. Человек не старый, но сильно больной на ноги. Что-то там с самого рождения. Служба была ему вроде богадельни. Каждую пятницу из дворца привозили ханскую милостыню: корзину лепёшек, немного проса. Были посылки из мечетей, тоже больше по пятницам. От других вер – больше по праздникам. Ну, и когда тела забирали родственники или знакомые тоже одаривали.

Житьё не хлопотное и сытное.

Сейчас сторож стоял во дворе низко склонившись и трясся от страха.

Перед ним во всей грозе и гневе бушевал сам эмир Сарайского улуса.

Лицо светлейшего правителя уже давно стало пунцовым, а голос словно пытался пробудить мёртвых на соседнем кладбище. Эмир даже не нарядился подобающим образом. Видно было, что прискакал в чём дома утром застали. Халат простой, вместо пояса – обычный кушак. Даже сапоги на ногах мягкие из сафьяна. Уж точно не для верховой езды. Ни сабли на боку, ни кинжала.

Послали к нему ни свет ни заря, когда менялась ночная стража. По делу совершенно пустяковому. С которым не только к эмиру домой идти, а можно бы и в доклад не включать. В скудельнице исчезло мёртвое тело.

Дело такое, что ни пострадавших по нему нет, ни жалобщиков. Вот только сторож, объявивший о пропаже ночной страже нёс такую ахинею, что смог перепугать даже видавших виды ханских нукеров. Их начальник поначалу и не придал этому большого значения, но когда утром рассказал всё своему сменщику Итлару, тот только головой покачал: «Будет теперь пересудов на весь Сарай». Хотели было наибу доложиться, да его не случилось с утра.