– Как убьют, миленькая, родненькая. Зачем?

– Древний обряд. Так сказал отец Любавке.

Слезы закапали с подбородка. В душу упала ледяная глыба обиды. Обиды на всех. На отца, на сородичей, на волхвов. Не что правда, убьют.

– Что же мы им сделали? За что?

Анюта молчала и только всхлипывала рядом. Мы плакали до утра. Проклиная судьбу, и злой рок, по велению коего нам не суждено встретить семнадцатую весну.

– Давай убежим?

Предложила я после первых петухов. Аня недоуменно приподняла бровь. Какая же она красивая, да ладна. Щёчки розовые, коса в руку толщиной. И глаза большие голубые словно кусочек неба смотрит в душу.

– Мы княжны, предназначенные богу Святовиту. Нам не дадут сбежать. А если и осмелимся, то вернут и все равно отдадут в жертву.

Так и дремали в вперемежку с плачем на старой холодной печи тесно прижавшись друг к другу. Мы родные сестры, такие похожие и такие разные. Анюта, беленькая светленькая, лучилась светом и добротой и я напротив смуглая чёрная, как ночь, шкотная да непослушная.

На зорьке к нам пробралась Олька. Она хоть и мала совсем, едва двенадцатую весну встретила, но рослая крепкая девочка. Кровь с молоком.

– Вот вы где, а там такое, такое творится. Тятенька гневается. Всех стражей высек. Маринку из светлицы не выпускают. Гутарют своровали вас. Любавка глазюками зыркает. Не верит.

Аня, подняла красные воспаленные глаза. Слезы все выплаканы. Надежды похоронены. Смирилась. Знала бы я как ошибались мы тогда. Разве смерть самое страшное.

– А тебя, что же выпустили?

– А я в окошко, по яблоньке слезла. Сразу сюда побежала.

Снаружи донесся шум. Нарастал дробный стук копыта. Ржали кони, брехала свора гончих. Видать гридни отцовы выследили Ольгу. Ворочать назад будут. Всадник тяжело спрыгнул. Раздался мощный удар. Изба содрогнулась и дверь слетела с петель. На пороге стоял разгневанный князь. Чуб прилип к потному лбу, глубокая морщина пролегла меж бровей. Девичьи головы испуганно вжались в плечи. Отец люто серчал. Побелевшие пальцы крепко держали палетку. С кончика на деревянный пол капала чья-то кровь.

Аня, понурив голову, встала перед нами. Я задвинула Ольку за спину. Нас не убьёт, а ей достанется.

Князь замахнулся. Я зажмурилась и перестала дышать. Неужто ударит. Плеть опустилась на стену, еще взмах и старенький стол разлетелся вдребезги. Когда князь лютовал его боялись и бывалые воины. Плетью рассекал спину до кости. Аня не отступила. Олька громко плакала. Я уже нет, слезы кончились ночью. Когда в комнате не осталось ни одной целой вещи. Когда отец выдохся я сказала с вызовом в голосе:

– Раньше времени не убьёшь.

С тех пор с нас не спускали глаз. Всем в общине объявили, что четыре княжны отныне неприкасаемые. С нами запрещено даже разговаривать. Всем велено следить и обо всем докладывать князю.

Любава ходила вся серая и тихо плакала. Князя к себе не подпускала. Маринка, открыто смеялась над нашими страхами.

– Меня мамка не даст в обиду.

Твердила, веря в слова матери, что любимую дочку князь не принесет в жертву.

Аня старалась не обращать внимания. Я срывалась в истериках и кричала на всю горницу:

– Ты не лучше меня. Прыгнешь, как миленькая.

– Меня отец любит. Он не заставит прыгать со скалы в океан.

Олька отвесила ей подзатыльник. Я рассмеялась с такой злостью и страстным желанием отомстить. Сделать больно. Ударить, так чтобы умылась кровью. Пусть ей тоже будет страшно. Чёрная обида подняла голову и внутренний голос души шептал “Отомсти, накажи. Ты можешь” Я и раньше его слышала, но боялась творить по его зову. А что сейчас то боятся. Выдохнула и отпустила в мир нашептанное кем-то тайное Слово. Чашка на столе затрещала. Маринка замерла посреди светлицы парализованная страхом. Чашка подпрыгнула на столе. Я сжала кулаки и топнула ногой. Чашка висела над столом и трещала, от неё отлетали искорки. Олька схоронилась под столом и захныкала. Её рыженькая головка иногда выглядывала из-под края. Аня пыталась схватить меня за плечи и встряхнуть, но я оттолкнула ее. Чашка со звонком лопнула и разлетелась на множество маленьких осколков. Пару из них, к моей радости, долетели до Маринки. Капелька крови потекла по щеке мерзавки.