– Должна и станет жертвенной женой. Это княжий долг.

Любава всхлипнула, упала на пол и обхватила колени мужа. Слезы намочили залитые румянцем щеки.

– Пощади. Пощади доченьку единственную. Не губи душу невинную. Пусть Олька. Эта замарашка не разумная, прыгнет со скалы. А Мариночка, ангел ненаглядный…

Князь, оттолкнул плачущую жену. Кулак тяжёлой кувалдой лёг на стол. Самовар начищенные до блеска, подскочил на столе и чуть не завалился на бок. Ярополк подхватил, обжигая ладони.

– Дура, баба – рявкнул дуя на пальцы.

– Миленький, родненький.

Любава ползла на коленях, руки заломила, воздевая к мужу.

– Отдай Ольгу. Три дочери. Анька, Арина и Олька. А младшенькую схорони. Не губи.

Я залетела в горницу, в поисках Анютки. Князь растерянно наклонился помочь Любаве. Та охнула запахивая рубаху.

– Тятенька, Анютка здесь схоронилась? – крикнула с порога.

Отец побледнел, как полотно льняное, помогая жене подняться с колен. Она тяжело поднимаясь, задрала голову и зло зыркнула на меня глазами. Оправила нарядный сарафан и выплыла из горницы.

– Выходи! – приказал отец.

Аня поднялась. Щеки заливал нездоровый румянец. Губы дрожали. Она бедненькая опустила глаза в пол.

– Когда?

Только и смогла спросить.

– Весной, следующей.

Тихо, словно извиняясь ответил отец. Он сел назад на стул и отвернулся от старшей дочери к окну. Аня поджав губы вышла из горницы, первый раз не спросив позволения.

Вечерело. Небо стремительно серело, затягиваясь кучными тучами. Ещё немного и заплачет холодным дождём. Старики говорят к урожаю, а мне сырость ни когда не нравилась. Промозглый ветер продирал до костей, пальцы ног ломило, как на морозе. Таясь от гридней отца, выбралась из светлицы в поисках сестры, та не вернулась вечерять. Оббегала все закоулки, все любимые места пряток. Нашла ее в тайном убежище. Мы там хоронились выливать сиротские слезы. Старая заброшенная изба на опушке леса. Посреди хаты грубо сколоченный стол, под окном одна лавка, а в углу печь, нетопленная давно. Старики померли, а деток захотевших жить отдельно от общины не нашлось.

Аня сидела прямо на полу, в углу за печкой. Ноги поджала к груди и плакала. Хотя это была моя привилегия. Рыдать. Я опустилась рядом и положила голову ей на плечо.

– Прости. Я такая глупая.

Она тихонько всхлипнула и сказала не своим голосом:

– Помнишь прошлым летом на купаву, в деревне шептались о древнем обряде. Деву дарят богу. В жены. Далеко, там на острове Буяне. В океане стоит скала заговоренная. Дева должна с утеса прыгнуть в океан.

– Ага, Захар трепался. Будто ему малой сын волхв нашего выболтал. Мы тогда ещё посмеялись, помнишь. Ты сказала, представь мы с тобой жены бога.

Я тормошила её, стараясь заглянуть в глаза. Зачем плакать от детской болтовни.

– Враки все это. Пужать девок. Сама же смеялась и мне верить не велела.

– Любавка в ногах у отца валялась, чтобы Маринку не отдали в жены богу. А нас с тобой отдадут, заступиться то не кому.

Странно, и не понятно. Зачем со скалы прыгать, если в жены богу. Наверное, прыгать невысоко. Как через костёр сигали по праздникам. Бог же в храме или на капище. А может в облаках на небе. Так великий Волхв глаголил. И я наивно обрадовалась:

– Здорово, значит вместе в храме жить будем. Только не пойму, я там бога не видала, кто же мужем то будет. Хоть бы не старый отцовский волхв.

Я скривилась и прыснула со смеха представив, что придется целоваться с древним старцем.

Анютка посмотрела на меня странно, даже цыкнула обидно.

– Бог на небе, дуреха. Мы прыгнем в океан и разобьемся о скалы. Убьют нас сородичи, принесут в жертву. Меня через весну, тебя через две, а Маринку через три.