– Ну да. Вика уже вон отмазывалась, когда заявились волонтеры. «Никого не видели, ничего не знаем». Вроде бы пока ушли. Я слышал со второго этажа.

– Вы еще в мегафон покричите, кретины, – это тётка выглянула из задней двери, которая вела в кухню. – Чего вы так долго, я на одной ноге прискакала быстрее, чем вы на четырех, – ворчала и показывала пальцем, куда поставить ведра.

– Где ты вообще нашел ее? – уже в соседней комнате, которая служила чем-то вроде раздевалки, кладовки и котельной, спрашивал шепотом Миша.

– Да просто голосовала стояла на дороге, вот я и подобрал ее и сразу домой к нам повез. Зима же была, холодно. А она тихая такая, спокойная, не брыкалась. Ну может больная была какая-то, но она мне сразу понравилась.

Два брата после пары секунд тишины снова засмеялись, стараясь делать это тихо, как делают нашкодившие ученики на уроке строгой учительницы. Когда не можешь держаться, но и громко смеяться нельзя. Мама могла проснуться.

4

Центральная больница Черняховска была после капитального ремонта, поэтому стены еще немного пахли краской, а новые кровати были в меру жесткими, но удобными. Давид был единственным пациентом в палате для трех человек, и для него это было блаженством. В уединении он черпал силу, считая себя интровертом. Людей он сторонился. Взволнованной матери, полицейскому и врачам он говорил, что просто споткнулся и упал. Наверное, ему никто не поверил, но это было неважно. Главное, что все они ушли и он мог побыть один, наконец-то.

И так, что мы имеем: два сломанных ребра, сотрясение мозга, ссадины и синяки, но в целом живой и даже могу ходить. Стянутая бинтами грудная клетка сильно давит, но это я тоже переживу. Доктор сказал, что домой смогу пойти через два-три дня, когда они сделают все проверки и

обследования. Зачетов в эти дни нет, поэтому тоже нестрашно. А вот что случилось с Таней и ее подругой, сумели ли они сбежать, пока я валялся на асфальте? Очень надеюсь. Иначе все это было зря. Ладони еще все в занозах теперь.

Ручка на двери в палату начала опускаться. За долю секунды Давид подобрался и был готов бежать к окну. Этаж был второй, но это его не пугало, высоты он не боялся. Это нацики вернулись добить меня. Но в палату вошла медсестра с подносом, на котором были металлические тарелки, наверняка с едой. Обед? Ужин? Сколько сейчас времени? А где мой телефон вообще?

– Солонгин, сегодня вечером и завтра утром я буду приносить вам еду, на обед пойдете уже сами. Предписание врача. А сегодня постарайтесь лежать, вам дали лекарства. Зачем вы поднялись, вам что-нибудь нужно? – медсестра средних лет с явной излишней худобой и неприветливым лицом повела бровью, ставя поднос на прикроватную тумбочку. От ее рук сильно запахло табачным дымом.

– Я… нет, я просто искал свой телефон, – медленным шагом он стал возвращаться в кровать. Голова и правда неприятно стучала при каждом движении.

– Все ваши вещи развешаны вон в том шкафу. Сказать по правде, их не мешало бы постирать. Вас привезли без сознания и по правилам мы должны были проверить ваши карманы. Телефона там не было, насколько мне известно. Но вы все равно проверьте, – засунув руки в карманы белого халата, она развернулась и пошла в сторону открытой двери. Не оборачиваясь произнесла:

– Если что-то понадобится, можете вызвать меня кнопкой на соседней кровати. Та что у вас – не работает, – дверь в палату закрылась.

И что теперь, я буду каждого шороха бояться до конца дней своих? Нужно что-то с этим делать. Нельзя же всю жизнь прятаться.

В этот момент, пока Давид размышлял о своей трусости и тянулся к подносу с едой, на вид даже съедобной, кто-то подошел к двери с той стороны. Давид замер и прислушался. Человек за дверью кажется просто стоял, но так близко, что не было сомнений – он хочет войти. Медсестра или кто-то другой из работников больницы не стали бы так мешкать. Он скользнул с кровати на пол, как ящерица, быстро и бесшумно, позабыв уже о том, что собирался стать храбрым.