Иван подошёл к картине, висевшей сразу же слева от входа. Он вгляделся в неё, и окружающий мир тут же перестал для него существовать. На картине было изображено могучее раскидистое дерево, одиноко стоящее посреди бескрайних лавандовых полей. Иван, практически не дыша, пристально разглядывал рисунок его кроны и видел, как листья мерно колышутся под порывами ветра, приносящего к дереву отзвуки историй, песен, судеб и событий со всего света. Он вгляделся в узор коры и словно бы всей кожей почувствовал движение жизненных соков внутри его ствола. Он знал, что, когда умрёт это дерево, вслед за ним погибнет и весь мир. На следующей картине была изображена башня, стоящая на высоком утёсе над морем. На горизонте угадывалась тонкая оранжево-розовая полоска – шли первые минуты рассвета. Иван любовался искусно переданной игрой света и тени, но в душе его нарастало смутное ощущение тревоги. В какой-то миг он понял, что для человека, живущего в башне, прошедшая ночь тянулась бесконечно долго, и это была последняя ночь его жизни. Следующим висел портрет грузного пожилого мужчины с крупными чертами лица, надменно выпяченной нижней губой и властным взглядом. Иван не знал, кто это, он мог разве что по костюму определить, что это дворянин эпохи Возрождения, но точно знал, что одно слово этого человека определяло, кому жить, а кому умереть. Под взглядом этого портрета Иван чувствовал себя как кролик перед удавом. На полотне, висевшем вслед за ним, была изображена задорно улыбающаяся молодая женщина в кружевном невесомом платье, с таким же кружевным зонтиком для защиты от солнца в руках, у ног её сидел чёрный мопс. Иван смотрел на её беззаботную, искрящуюся улыбку и чувствовал, что ради неё многие мужчины готовы были убивать, предавать, отдавать последнюю рубашку и даже развязывать войны. Он видел, какую бурную, доходящую до эйфории радость приносила ей игра с ними.

Так он переходил от картины к картине, медленно двигаясь вдоль стены по часовой стрелке. Он рассматривал лица людей, которых никогда раньше не видел, но знал сокровенные их тайны, города, в которых он никогда не бывал, но чувствовал их душу, разглядывал батальные сцены и видел, как последствия запечатлённых на них битв уходят в будущее, расходятся во все стороны, словно круги на воде. Он видел стремящиеся за горизонт парусники и знал, какие из них найдут гибель в открытом море, а какие завершат своё и путешествие и тем самым изменят мир, перенаправят ход истории.

Чем больше полотен проходило перед его взглядом, тем шире раскрывалось его восприятие, тем больше деталей и подробностей он улавливал, с каждым разом находя всё больше взаимосвязей, уходящих далеко за пределы каждой отдельной картины. Полотна с большой охотой с видимым нетерпением стремились поведать ему свои истории, выплеснуть на благодарного зрителя всё то, о чём им годами приходилось молчать. «Картинам тоже бывает одиноко», – подумал он.

Наконец, когда круг замкнулся и все картины были осмотрены, Иван подошёл к столу и опустился в стоящее перед ним кресло. За такое короткое время он понял и почувствовал столь многое, что теперь не мог найти слов, чтобы хоть как-то это интерпретировать. Директор терпеливо ждал, пока Иван соберётся с мыслями. Прошло минут пять, и тот, злясь на собственное косноязычие, начал осторожно подбирать слова.

– За каждой из них есть история, но в то же самое время каждая картина и есть история.

– Слишком расплывчато. Это можно сказать про любую вещь. Попробуйте ещё раз.

Иван снова задумался. Директор ждал, не проявляя даже малейших признаков нетерпения, словно у него, самого занятого человека в стране, не было более важного дела, чем отвлечённый разговор об искусстве с впервые увиденным им молодым человеком.