Все помолчали, опять стала слышнее музыка, теперь пел Вертинский, красиво интонируя и грассируя: «…ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль, ничего теперь не надо вам… никого… теперь… не жаль…».

Некоторых из нас передёрнуло, а великолепный грустный Пьеро, опять в тему, запел: «…где вы теперь, кто вам целует пальцы…».

Хижа, разливая по стаканам, бормотал: «…где-где… каждый там, где надо, кто в Круге первом, кто в Геенне огненной, а кто и в Элизиуме, а некоторые и в Раю…», разлив, обратился к Подозёрову:

– Миха, а ведь можно снять маску и с лица живого человека, снял бы с меня, глядишь – пригодится… Давай, в ноздри трубочки, и об условных знаках договоримся на случай, если что не так. Ведь весь древнеримский портрет на этом основан, я тоже хочу – лары и пенаты… обещаю терпеть и совсем не гримасничать. А правда, что маски, снятые с живых людей, кажутся мертвыми, а с мертвых – наоборот, живыми?…

– Вот допьёмся до положения риз, и будет лицо, как у мёртвого! Ну, давай, сниму и с тебя, как-нибудь потом сделаем…

Михаил пошарил на другой полке, достал что-то пёстрое, яркое и красивое… – Ура! – это оказались венецианские изысканные карнавальные маски, все похватали, понадевали. Подозёров покрутил магнитофон, зазвучал менуэт Вивальди, и мы все, разбившись на пары, соприкоснувшись мизинцами высоко поднятых рук, в свободных руках держа стаканы, пошли плавным менуэтом – сначала не в лад, потом приноровились… Нина-Коломбина с безымянным скульптором-Арлекином; Цветков-Пьеро с Мораной; Адик-Ардженто с Дамой Валери, нацепившим какой-то платок юбкой вокруг талии; Андрей в Бауте-Казанова с Леной-Луной; Алёша-Дож с Алёной-Маркизой; Павел-Дьявол с Дамой Либерти с павло-посадским платком вокруг пояса; седой Панасюк-Кот с маской-Солнцем; неопознанный-Вольто с неизвестным Доктором Чума… Кавалькада пар, лавируя меж белых гипсов, подставок и теней, то скользила в проём дверей, то странно разделялась и двоилась за лестницами-стремянками и разнокалиберными Лениными, иногда отражалась в наклонно висевшем в простенке зеркале…

Подозёров с Хижой, тоже с масками и стаканами в руках, остались на продавленном диване, сквозь музыку слышались их голоса:

– …красиво… сюр!

– да, абсурдно… символично… откуда маски эти?

– …да, делал слепки тут одним, для основы…

– чтобы антропометричны были?..

– ну, да… рассчитались натурой, вот, не деньгами – а комплектом масок… У Кота усы седые торчат – класс!.. А это твоя Нина с лицом Марии Стюарт, я почти влюбился…

– …и ничего странного, тождество Эрос-Танатос…

– …ну да, невыносимый экстаз поцелуя Смерти… а я ведь здесь, в гипсоформовочной, случайно…

– …а тут я со своей командой…

– …мои меня ждут у меня в мастерской, там праздник намечался, а здесь стихийно с твоими получилось… А Нина эта, и с кем она, этот Арлекин, забыл имя парня, рост, сложение… – смотри, как похожи, оба андрогинны. Давай их переоденем – обмен одеждой, обман чувств – и пойдём все ко мне… да, как у Вазари про Рафаэля, помнишь?

– …помню… мистификация с переодеванием юноши в девушку…

Музыка закончилась, пары распались, идею продолжения банкета в мастерской Подозёрова и переодевания Нины и Арлекина обнародовали, правда, Нину пришлось уговаривать, Арлекин же согласился сразу (безымянный скульптор обрёл имя, отныне он назывался Арлекином). Маски сняли, и все узнали неопознанных Доктора Чуму, Вольту и других. Нина и Арлекин за ширмами разоблачились, Лена помогла поменяться одеждой – Арлекин был очарователен в длинной Нининой юбке, шарфе, бусах и фенечках, Нина – прелестна в его джинсах, куртке и бандане…