Адальберт поспешил преклонить колено перед Иоанном и поцеловать его руку. Когда граф выпрямился, почти у самого его носа вырос смуглолицый священник с очень пронзительным взглядом и острым носом, кажущимся каким-то чужим на размякшем теле. Пока Адальберт с замиранием сердца – пусть и не столько от восторга, сколько от волнения – водил архиепископа по преобразившимся коридорам, смуглолицый священник не отходил от Иоанна ни на шаг. Он внимательно рассматривал картины и скульптуры, заботливо привезённые графом из Италии, но ещё более пристально наблюдал за самим Адальбертом, рассказывающем о своём путешествии с нескрываемой гордостью.

– Так и наёмники в своё время разграбили священный Рим, – подал голос патер.

– Отец Фома, инквизитор из доминиканского ордена, – представил своего спутника Иоанн, отвечая на немой вопрос графа фон Веллен.

– Рад знакомству, святой отец, – кивнул Адальберт. – Однако, ты, верно, не знаешь, что мой отец одним из первых направил в Рим свою армию в помощь осаждённым.

Фома покосился на архиепископа.

– Это действительно было так – я помню, – кивнул Иоанн.

– Что ж, буду знать, – сухо ответил инквизитор.

Ужин прошёл в напряжении. Роберт, сидевший по одну сторону от Адальберта, съедал гневным взглядом Иоанна, сидевшего по другую сторону от графа. Неприязнь была взаимной: после восстания фон Зиккенгена любой рыцарь или будущий рыцарь представлял для духовенства угрозу. Роберт же невзлюбил Иоанна просто за то, что тот был священником у власти. Обычно Адальберт отвлекал кузена от попыток нагрубить тогда ещё архиепископу Ричарду, но сейчас граф должен был оказывать своему гостю радушный приём, учтиво улыбаясь и поддерживая беседу ни о чём. Несмотря на общий гул, со стороны кузена Адальберт слышал тихие, но весьма посыльные оскорбления.

После ужина Адальберт застал инквизитора Фому в зале с портретами. Он рассматривал портрет предка фон Велленов, Ульриха Трирского – почему-то именно он чаще всего привлекал внимание сановников. Инквизитор услышал шаги графа и медленно повернулся к нему. Затем удивлённо вскинул брови, ещё раз посмотрел на портрет и снова перевёл взгляд на Адальберта.

– Вот это семейное сходство.

Адальберт взглянул на портрет. Раньше он был мал и, конечно, не замечал этого, но теперь стало очевидно, что молодой граф и впрямь был почти копией своего предка. Только вот взгляд у Ульриха был куда более… твёрдый? Или жестокий?

– Архиепископ Иоанн уже посвятил Вас в подробности нашего дела, милорд? – спросил Фома, не сводя глаз с графа.

– Да. Если я правильно понял, в Окфене кто-то что-то проповедует.

– Почти так. Только не «кто-то» и не «что-то». Там… – инквизитор замотал головой, начиная мысль с начала. – Сейчас такие времена, что нужно всё время быть начеку, милорд. Трирское княжество, в отличие от многих других, держится под натиском лютеран, несмотря ни на что. Потому так важно пресечь здесь любые поползновения ереси на кор-ню. Сегодня в церкви Окфена священник проповедует о Лютере и его «подвигах», а завтра город идёт на своего сюзерена войной. Мы, христиане, должны держаться вместе, а не враждовать.

«И убьём любого, кто посмеет нам возразить. Exitus acta probat13, я полагаю», – подумал Адальберт, но вслух ничего не сказал.

Трудно было вообразить себе что-то более утомительно-скучное, чем дорога до Окфена. Архиепископ не привык к спешке, а потому привалы занимали по времени столько же, сколько и сама дорога. «Если в Окфене и правда завелась ересь, пока мы туда доедем, город превратится в Новую Гоморру14», – негодовал Адальберт. Его жеребец недовольно фыркал: он любил быструю езду, и графу приходилось пускать коня в рысь вокруг повозки архиепископа, чтобы хоть как-то утолить тоску животного по вольному ветру. Граф был уверен, что за это Иоанн смеряет его из окна своей повозки высокомерным взглядом.