Архиепископ, Фома и другие священники из свиты Иоанна расположились в монашеских кельях церкви Распятия. Адальберт снял комнату в гостинице.

Когда граф фон Веллен пришёл на допрос, казалось, все вокруг знают что-то, чего не знает он. Должно быть, сановники уже успели обсудить все детали предстоящего дела, пока граф ожидал начала суда вдали от остальных.

Адальберт сел, небрежно откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. Вместе с ним за столом сидели Иоанн, Фома, аббат Николаус, в чьи владения входила церковь, и местный писарь. Позади на скамьях в мрачном молчании сидели служители церкви Распятия.

В комнату ввели пожилого священника. Подол его рясы посерел от городской пыли, тень падала на впалые щёки – было видно, что последнюю неделю, если не больше, он провёл в подземельях церкви. Однако глаза ясно смотрели на собравшихся. Со скамьи послышался шёпот: это был настоятель церкви Распятия. Фома и Иоанн склонились друг к другу и стали тихо о чём-то переговариваться. Затем голос Фомы раздался так громко и неожиданно, что Адальберт выпрямился в своём кресле.

– Отец Иеремия, – начал инквизитор, – сегодня ты предстал перед судом святой инквизиции по обвинению в распространении ереси. Пользуясь своим положением настоятеля церкви, ты посмел проповедовать учение еретика Лютера и вводил в заблуждение паству. Покайся во грехах своих, если хочешь заслужить милость Божию.

Отец Иеремия откашлялся и ещё раз оглядел зал.

– Братья мои, – после резкого голоса Фомы голос настоятеля звучал, как шуршание шёлка. – Теперь стою я перед Господом, и пусть Он будет мне судьёй. Я не стану лгать: я действительно проповедовал об отце Мартине и о том, какие испытания выпали на его долю. Но в моих проповедях не было злого умысла. Я пытался лишь донести до своих прихожан мысль о единении христианского народа. В такие трудные времена Господь испытывает нашу веру, и я хотел напомнить…

– Достаточно. Инквизиции известно, что это были за проповеди. Ты говоришь, что в них не было злого умысла. Но тут же говоришь и о том, что еретик Лютер якобы подвергся неким «испытаниям». Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь гонения на лютеран несправедливыми и тем самым не признаёшь приговора, вынесенного Мартину Лютеру императором Карлом Пятым, помазанником Божьим?

– Нет, я так не считаю. И спорить с решением Вормсского рейхстага я тоже не намерен.

– Быть может, ты сам поддерживаешь сторонников Лютера? Или находишься в сговоре с еретиками и желаешь, чтобы католическая церковь пала?

– Нет, святой отец, я не разделяю взглядов Мартина Лютера и не нахожусь в сговоре ни с кем из его последователей.

– И всё же ты проповедовал его учение?

– Речь шла не об учении, а о том, что все мы служим единому Богу и не должны позволять этой розни ослабить нашу веру.

– То есть ты открыто призывал своих прихожан обратиться в лютеранство, чтобы – как ты сказал? – не ослабить веру?

– Я никого ни к чему не призывал.

Адальберт придвинулся на край стула и опёрся локтями на стол. То, что представлялось ему скучным тягучим процессом, оказалось интереснее некоторых современных романов. Граф переводил взгляд с настоятеля на инквизитора. После последних слов обвиняемого Фома легонько дёрнул уголком губ.

– А вот это мы сейчас и выясним. Введите свидетельницу!

В комнату вошла хрупкая женщина в лёгком сером платье. Адальберт сразу подметил красноту вокруг её глаз, как будто она всю ночь плакала.

– Как тебя зовут? – спросил Фома, скрестив руки на груди.

– Мария, – тихо ответила женщина.

– Говори громче. Мария, бывала ли ты на проповедях отца Иеремии?