После обеда жители замка собрались в большом зале. Каждый занимался своим делом: двое сыновей графа играли в шахматы; Адальберт наблюдал за их игрой, поджимая губы всякий раз, когда один упускал возможность изящно обыграть другого; на скамьях женщины занимались шитьём. Граф фон Танштайн подошёл к Адальберту и указал ему на девушку, сидящую поодаль от остальных.

– Может, ты помнишь Луизу?

Девушка сидела, отвернувшись от фрейлин, занятых беседой с графиней фон Танштайн. Её вполне можно было назвать привлекательной: тёмные вьющиеся волосы волнами спадали на плечи. Их насыщенный тёмный оттенок делал кожу Луизы ещё более бледной, она будто светилась. На бледном лице выделялись красноватые губы и густые, как у отца, брови. И всё же что-то в её облике отталкивало: что-то резкое, почти грубое.

Луиза была поглощена вышивкой полотенца. Кончики её губ подёргивались, она старательно наклоняла голову то в одну, то в другую сторону.

Адальберт помнил Луизу. Когда его семья последний раз была в Танштайне, их посадили рядом. Тогда Адальберту было тринадцать, и девушка показалась ему красивой, почти как древнегреческие скульптуры, но она была на десять лет его старше, и говорить им было особо не о чем. Адальберт был удивлён, увидев её здесь. Сейчас ей было почти тридцать, и она уже должна была жить с мужем…

– Любимая моя девочка, – вздохнул граф фон Танштайн, поглядывая при этом на Адальберта. – Тяжело ей. Ты ведь знаешь, что Мария ей не родная мать?

– Нет…

– Её мать умерла при родах. Порой мне кажется, она чувствует себя чужой в этой семье.

Адальберту вдруг стало до боли жаль эту одинокую женщину. Он вспомнил Роберта, который тоже вырос в чужой семье и страдал от этого. Сразу захотелось утешить Луизу.

– Она не замужем? – сам того не заметив, спросил молодой граф.

– Пока нет. Вроде, и ухажёры-то были, но до помолвки дело так и не доходило.

Граф фон Танштайн внимательно посмотрел на Адальберта, затем отвернулся куда-то, будто его позвали, и отошёл. Юноша направился к Луизе.

Он сел между Луизой и остальными женщинами замка и сделал вид, что разминает ноги с дороги. На самом же деле граф присмотрелся к девушке и её работе. Луиза изображала само спокойствие, даже не смерив Адальберта взглядом, но при этом вся вытянулась и вскинула голову. Она умело продевала иголку сквозь грубую ткань, и на полотенце постепенно возникал рисунок красных цветов. «Должно быть, она сшила уже не один десяток вещей», – подумал Адальберт, склонившись за плечом девушки.

– Это… гвоздики?

Луиза обернулась к юноше и удивлённо подняла брови.

– Маки, – она вернулась к работе.

– Ах, ну да, точно…

Луиза снова искоса посмотрела на своего собеседника.

– А по краям папоротники.

– Да, их я узнал. Удивительно, простые нитки, а выглядят и впрямь как листья папоротника. У Вас золотые руки, миледи, – Адальберт улыбнулся Луизе, но та не подняла взгляда.

– Мне жаль Вашего отца. И мать тоже. Тяжело, наверное, остаться совсем одному.

Адальберт отпрянул от девушки и неловко забегал глазами по полу.

– Ну, я не совсем один. Со мной живёт мой кузен, и слуги помога…

– Граф Адальберт, а наши работы посмотрите? – раздался звонкий голос одной из фрейлин, и вся женская компания дружно захихикала.

Адальберт почувствовал, как к щекам подступает жар. От неловкости ему захотелось провалиться сквозь землю – дружный женский смех даже Нарцисса заставил бы оторваться от своего отражения. На счастье Адальберта, в этот момент партия графских сыновей окончилась, и проигравший громко возвестил о своём негодовании. Фрейлины отвлеклись на бурные восклики юноши и забыли об Адальберте, а графиня фон Танштайн пошла утешать сына. Адальберт с Луизой наблюдали за этой картиной.