Марина Александровна, классная руководительница и по совместительству учительница биологии, была совсем молодой. До сих пор не понимаю, почему в таком возрасте принимают на работу с детьми. Она сама едва ли была их старше. В то время, когда у меня появился Вадька, она ещё училась в школе, и о детях не задумывалась. Откуда она вообще что-то могла знать о детях, если у неё, своих-то даже не было. Чему она могла научить? Что она будет делать, когда у ребят начнётся переходный возраст? Он уже вот-вот. На носу. Ей же не хватит ни опыта, ни знаний. Будет потом строчить нам простыни, чтобы мы разговаривали со своими детьми. Благо, Вадька вдумчивый лишний раз лезть на рожон не будет.

Собрание длилось чуть больше часа, и за это время, усталость накатила с такой силой, что желание уйти домой отражалось на лицах многих родителей. Ещё один минус подобных сборищ – время. После работы, среди недели – худшее, что можно было придумать. Все мало того, что, уставшие, так ещё и голодные.

К счастью, последние слова были сказаны и зелёный свет был дан. Давно, вставая из-за стола, я не слышала, чтобы у меня хрустела спина. И вряд ли дело было в возрасте, скорее в грузе информации, свалившемся на наши, родительские, плечи. В мае предстояла пора экзаменов по всем предметам, присылаемая лично Департаментом Образования. Зачем и почему? Нам никто не ответил и понуро, опусти головы, в которых зашелестели банкноты, как в счётном автомате, мы все медленно стали направляться в сторону выхода из класса.

– Милана Анатольевна, можете задержаться.

Голос Марины Александровны прозвучал для меня неожиданно.

– У Вадима какие-то проблемы? – я задала вопрос в лоб, не желая трать время на приличия и недосказанности.

По Марине Александровне было видно, что она волновалась. Она постоянно поджимала губы, от чего они становились с каждой секундой всё ярче из-за притока крови, глаза суматошна скакали из стороны в сторону. Она пыталась начать разговор, но тут же путалась в словах. Её неуклюжесть и медлительность меня раздражали, но я силилась сдержать себя. Хотя, после произошедшего на работе, хватило бы даже самой маленькой искры, чтобы распалить меня вновь.

– Нет, – продолжала мяться учительница, испытывая моё терпение. – У Вадима всё хорошо с учебой. Я бы сказала, даже превосходно. Просто…

– Поведение?

– Не то, чтобы…

– Он с кем-то подрался? Поругался? Обозвал?

Слова вылетали из моего рта, словно купюры из денежной машины. Но пока ни одна из моих идей не попала в цель.

– Последнее время Вадим стал более закрытым, чем обычно?

Мои брови удивлённо изогнулись, но Марина Александровна не продолжила свою мысль. Втянув носом воздух, я поджала губы, впиваясь ногтями в ладони.

– Вас иной раз не поймёшь, – сдержать ехидной усмешки не получилось. – Дерётся – плохо, молчит – плохо. Что тогда хорошо?

– Вы не так меня поняли, – спохватилась учительница. Её дребезжащий голос неприятно ударил по ушам, от чего я даже скривилась, захлопав глазами, в попытке прийти в себя. – Я знаю о вашей ситуации с папой Вадима и понимаю…

– Что простите?

Часть волос спала на правую часть лица, стоило мне наклонить голову слегка в бок. Мне показалось, что я ослышалась, но по напуганному лицу Марины Александровны, поняла, что нет.

– Мне кажется, узнавать информацию о семье учеников не входит в ваши должностные обязанности.

Мне пришлось откашляться дважды, прежде, чем я смогла с более-менее спокойным тоном произнести эти слова. Мои скулы выделились, от чего свело нижнюю челюсть. Взгляд стал острым и колючим, а брови недовольно свелись к переносице, формирую морщинку между собой.