Тело ломало от усталости и полученных днём ушибов. Голова, словно неухоженный аквариум, была наполнена какой-то жижей с еле живыми рыбками-мыслями, лениво плавающими без всякого резона. Ничего конструктивного сейчас не надумать, Кузнецов понимал это чётко. Необходимо заставить себя уснуть, иначе с утра эти рыбки уже будут плавать к верху брюхом и тогда шансов исправит свои ошибки, точно не останется. Он посмотрел вокруг: сёстры так и лежали обнявшись, Колесников сидел у входа и опёршись на автомат, тоже дремал; второй боец и водитель спали на ковре в комнате Али.

– Что же теперь делать…

Отчаяние захлестнуло окончательно, и не в силах сдержаться, слёзы потекли из его глаз. Впервые за многие годы Сергей плакал по-настоящему. Беззвучно, почти со спокойным лицом, лишь прикусив губу. Также, как тогда, в далёкой юности, когда под шелест осенней листвы, суворовец Кузнецов сидел на лавке и почти умирал от безысходности. Как же ему захотелось в этот миг вернуться, и ощутить то спасение, что тогда принесли простые слова прапорщика Залогина. Он помнил их до сих пор и раньше часто повторял, когда на душе становилось особенно муторно: «Ничего. Всем тяжело. Пару недель потерпи, и всё будет хорошо». Но волшебная фраза уже не работала. Кузнецов вырос, а с уходом детства, растворились и его слепая вера в старшину пятой роты, прапорщика Залогина, по прозвищу Дизель. Дизель ушёл, и теперь некому было вселить в разорённое сердце надежду. Трезвый ум и уверенность в собственных силах боролись с невзгодами вроде неплохо, но, как оказалось – только до тех пор, пока им было на что опереться. Сейчас же, земля словно ушла из-под ног. Острое чувство вины за гибель Али, после трагедии с его племянником, вовсе затмило рассудок. Ещё полгода назад он как-то бы справился с подобными нравственными терзаниями… да что там справился…, их бы и не возникло наверно: война есть война, всех не оплакать, а действовал он во имя родины, исполняя воинскую присягу. Но после своей лживой клятвы… Да, сейчас он уставший и вымотанный донельзя; ум явно не тянет нагрузку и безусловно, завтра утром мощь разума расставит всё на свои места, но справится ли он самостоятельно? Достаточно ли у него ресурсов?

Конечно, завтра Сергей будет действовать, используя всё, что возможно для спасения ребёнка, но принесёт ли это облегчение? Если спасёт – конечно. Но, надолго ли? Ведь ужас нынешнего состоянья явно неслучаен: Али ещё был жив, а мерзкое унынье уже пыталось поселиться внутри. А если не спасёт? «Я же не вывезу себя такого» – обречённо подумал полковник и поднял взгляд на лампаду, свистящую над столом с низкого потолка. От влаги в глазах казалось, что хилый язык пламени подрагивает так же робко, как и те самые осенние листья у лавки, что сквозь слёзы казались суворовцу Кузнецову дрожащими от ветра. Сергей глубоко вдохнул и медленно, чтобы не нарушить ночной тишины, выдохнул. Лампада чуть качнулась, пламя ожило, и маленький крестик блеснул на золочёном боку.

– Господи, прости меня… или покарай, но только помоги спасти Алишера, а потом делай со мной, что пожелаешь, – сами собой пролились слова из его уст.

Он достал из нарукавного кармана клочок серой бумаги, развернул его, положил перед собой. Оловянное распятие на верёвочке лежало поверх текста:

– Прошу тебя, Господи, дай Серёже… – прошептал Кузнецов, и спустя мгновение, начал бабушкину молитву сначала: – Прошу тебя, Господи, дай Алишеру всё, о чём он тебя попросит. Дай ему это в полной мере, так как умеешь давать только ты один, – он остановился, глядя, как вокруг крестика образовалось тёмное пятнышко от упавшей слезы. Вытер лицо ладонью, продолжил: – И пусть он будет счастлив во все дни, а если невозможно такое, то хотя бы сколько-нибудь. Даруй крепкое здоровье и любовь ближних, понимание и сочувствие. Сделай так, чтоб душа его светилась одной лишь любовью ко всему сущему, огради его от дурнословия, от обид и зависти, от войн и смертей, от боли физической и душевной. А если всё это неизбежно – не покинь его, и тогда – дай утешение. Спаси всё, что дорого ему на этой земле. Пусть Ангел-хранитель помогает ему, когда его крылья опустятся вниз. Аминь.