– Мишигене коп! Какой флаг! Какие люди! У тебя от твоих книг голова на бок съехала!

– Но Сюня-то тоже видел!

– А у этого никогда прямо не стояла! Был один мишигаст, стало два!

– Ин дрерд! – буркнул Сюня, облизывая жирные пальцы.

– Сходи лучше к бабке! – послал меня Соломон. – Поможешь там по хозяйству!

Запах «хозяйства» чувствовался уже на подходе. И пахло не свежими досками. Да и как не пахнуть: бабка продавала больше билетиков, чем было посадочных мест. Вот люди и делали свои дела мимо «очков».

– Чтоб оно все гешволт было! – проклинала бабка Злата неизвестно кого, размахивая вонючей шваброй. Но гривенники в ее кондукторской сумке звенели.

Я, как и вчера, занялся газетами. На всякий случай я шарил глазами по страницам: нет ли там чего-нибудь про полет на луну. Но газеты были чуть ли не прошлогодние. Еще до Сталинграда… И на картинках были подбитые немецкие танки, наши отважные снайперы и бородатые партизаны. И еще много фотографий парада на Красной площади. И лица вождей на Мавзолее. Я старался вырезать их аккуратнее, чтобы, не дай бог, не оставить кого-нибудь без уха…

– Фартиг! – сказала баба Злата. – Готово!

В том смысле, что газетный запас уже выше крыши и я могу отправляться к Соломону.

– Как народ? – спросил Соломон.

– Ходит, – честно ответил я. – И в толчки, и мимо.

Мама сегодня пришла пораньше. Она сидела на крыльце и трясла бутылку с молоком. Взбивала масло. Молоко у нашей Маньки было жирное. Ну, не у нашей, конечно. Корова была хозяйская, тети Катина. Иногда мама покупала у нее немного молока и сбивала из него масло. А по карточкам вместо масла давали комбижир, да и то не каждый месяц.

– О, сыночек пришел! – сказала мама. Я обрадовался. Значит, простила мне и деньги, и корову. А то ведь ни она, ни папа уже сколько дней со мной не разговаривали!

– Ну-ка, поболтай немножко, а то у меня руки скоро отвалятся!

Я взял у мамы бутылку и, придерживая пробку, начал изо всех сил трясти ее, так что крыльцо заходило ходуном.

– Сеня! – остановила меня мама. – Ты же не маслобойка!

Она сняла очки, забрызганные молоком, и запела свою любимую:

Я всегда готов был подпеть, не заботясь о чужих ушах:

Я тряс бутылку и тряс. И видел, как в молоке появляются первые жиринки, как они слипаются в круглые шарики.

– Масло! – показал я маме, и мы вместе запели мамину детскую песню

Мама была из Белоруссии. Она часто вспоминала свою деревню Ивашкевичи, которую почему-то называла местечком. А в школу она бегала в другое местечко – Копоткевичи. «До самой зимы босиком! – вспоминала мама. – Детей было много, а папа, твой дедушка, умер рано,бабушка крутилась одна, где ж на всех обуви напасешься…».

Мама хорошо помнила день, когда учительница вошла в класс и объявила: «Дети, можете идти домой! Сегодня занятий не будет. Умер наш вождь Владимир Ильич Ленин!».

Каждый раз, когда она рассказывала про это, я вытягивался в струнку и громко декламировал:

А Сюня, если ему случалось быть рядом, тоже вытягивался, отдавал честь и пел своим детским голосом: – Умер наш дядя, как жалко нам его!.. А тетка Рейзл, если слышала это, кричала громким шепотом: – Швайгт! Молчите! Загреметь захотели!..

– Хотим! – отвечали мы с Сюней и принимались греметь всем, что было под рукой…

– Мам, а у нас новый сосед! – поделился я новостью.