Отпуская нас домой, Соломон велел завтра снова идти с Ефремом:

– И не вздумайте ляпнуть дома, что продали корову! Говорите, что убежала!.. Слышите!

– Гей ин дрерд! – привычно пробурчал Сюня. А Соломон крикнул вдогонку:

– И зарубите на носу: вы теперь рабы фараона!

Как мы могли уйти с рынка, не навестив новую уборную? Очереди у нее не было. Но пролом в ограде был заделан, и народ, хочешь, не хочешь, должен был отдавать свои гривенники нашей бабке. С нас она денег не взяла, но и газеткой не отоварила. Да мы ничего серьезного делать и не собирались.

В сортире все еще пахло свежим деревом. Но стены были уже кое-где расписаны и разрисованы. Сюне так понравились одни стихи, что он заставил меня выучить их наизусть:

– Ком а гер! – позвала нас баба Злата. В смысле «идите сюда!». И придумала для нас работу: резать старые газеты на ровные лоскутки. Сюня ворчал, а мне нравилось. Я старался, чтобы каждый лоскуток был с картинкой. Пусть человек посмотрит что-нибудь интересное, пока сидит горным орлом.

Базар к вечеру совсем опустел. Мы с трудом купили кусок ливерной колбасы и пяток яиц. Для Карла Ивановича. Но их же варить надо.

Я давно приметил в тети Катином сарае старую керосинку.

Правда она была без слюдяного окошечка. Но я знал, где хозяйка прячет кусочки слюды и где стоит бидон с керосином.

Карл Иванович оказался мастером на все руки. Он вставил слюду, обрезал обгорелый фитиль и залил керосин. И скоро в миске с яйцами забулькала вода.

– Цимес! – сказал Сюня, пуская слюну.

Как-то утром у нашего дома остановилась извозчичья коляска. С нее соскочил худющий человечек в парусиновых брюках и мятой тенниске. Он сунул кучеру скомканную денежку и спустил на землю драный чемодан, обмотанный веревками.

К тому времени мы уже стояли рядом.

– Это дом двадцать четыре? – спросил человечек.

– Да, – ответил я. – А вам кого?

Человечек достал из кармана бумажку с адресом.

– Самуцевич Марту Казимировну, – прочитал он. И вдруг закашлялся. И кашлял долго, сгибаясь пополам и сплевывая в платок.

– А-а… Вам на ту половину! А на этой мы живем! – доложил я, когда кашель перестал бить его.

– Значит, будем соседями! – поклонился человечек. – Меня зовут Анатолий… Дядя Толя. А вас?

– Я Сеня… Семен Фишкин!.. А это мой дядя Сюня!.. Ну то есть Израиль… Тоже Фишкин!

– Очень приятно! – Человечек смешно шаркнул ножкой и потащил чемодан к соседней калитке. А мы отправились на работу.

«Работали» мы сегодня на свиной тушенке. Американской. Ничего вкуснее в жизни не ел. Поэтому я не столько стерег ее, сколько слюну собирал и сплевывал. Где ее только Соломон брал? А где он водку брал? А откуда брались товары, которые продавались на базаре? Может, из комиссионного. А, может… Как-то я понимал, что лучше об этом не спрашивать…

Последний ящик, надо же такому случиться, цыганята уронили, да прямо на Сюнин сапог. Он завопил не своим голосом. Но не громче Соломона, когда он увидел пару сплющенных банок. Ефрем стал махать кнутом, Лекса и Джура скакали вокруг пустой телеги, а возчик только посмеивался. Да и Ефрем ни с того, ни с сего вдруг подмигнул мне.

Сюня перестал шипеть, когда Соломон вскрыл битые банки и намазал каждому по хорошему куску черного хлеба. Белый жир таял во рту, сладкие волокна не хотели утекать с языка.

– Второй фронт! – сказал Ефрем, поглаживая себя по животу, а Соломон стал приставать ко мне:

– Ну что вы там увидели в свой шмелескоп?

Я даже обрадовался, что могу рассказать ему.

– Там были люди на луне! Вроде водолазов! И флаг!.. Сюня говорит: американский!