Бабушка была единственным настолько взрослым человеком в моей детской жизни. Я как будто чувствовала ее старость и где-то глубоко внутри понимала, что наш совместный путь не будет долгим. Это делало меня мягкой и снисходительной, помогало любить ее особенно сильно.

Главное воспоминание, связанное с бабушкой, – ее квартира на «Щелковской». Здесь всё настолько отличалось от однообразного советского быта, что я до сих пор помню каждую мелочь.

В квартире всегда чисто и почти празднично. В коридоре висит винтажная лампа в форме фонаря, окруженная металлическими вензелями. От нее исходит приглушенный, немного с желтизной, свет. Первым делом по приходе нужно идти в ванную мыть руки. Простой кафель, тазы с замоченным бельем, хозяйственное мыло в железной мыльнице – неизменный атрибут дома. Им стирают вещи, моют руки и даже голову. Но к приходу гостей достается всё дорогое. Ароматное мыло в бумажной упаковке – только на особый случай. Берта ходит в простом шелковом халате в мелкий цветочек, но никогда не снимает кольца с бриллиантом – подарка дедушки.

Высокая бабушкина кровать пахнет накрахмаленными простынями. Я маленькая, мне непросто забираться на нее. В попытках уснуть изучаю старинный сервант, оттуда с гордостью и важностью на меня поглядывают два больших фарфоровых попугая и один орел – я чувствую легкую тревогу от их строгого взгляда.

У изголовья бабушкиной кровати висит фарфоровое блюдо с изображением моего молодого дедушки, Рафаила Бурд. Он смотрит своими добрыми глазами, поэтому каждый раз, когда мы «встречаемся взглядами», мне жаль, что нам не суждено было познакомиться. Говорят, он носил бабушку на руках. Работал не покладая рук заведующим мясного отдела магазина на Комсомольской площади в Москве, поэтому еда в доме была, даже в тяжелые годы войны.

В гостиной возвышенная атмосфера дома достигает апогея. По периметру комнаты стоят диваны темного дерева с бархатными бордовыми вставками. У меня они вызывают только одно желание – попрыгать на них что есть силы. Берта говорит: «Пока я жива, запрещаю!» И тогда я спрашиваю: «Бабушка, а когда же ты умрешь?» Конечно, сейчас мне стыдно за этот вопрос. Но, по рассказам мамы, я была совсем маленькой и не понимала, что могу причинить боль бабушке. Напротив дивана стоит черный лаковый сервант, в котором утопают бесчисленные сервизы: китайский перламутровый, прозрачный, изумрудного и бордового цвета с золотой каймой. Рядом другой сервант, с массивными статуэтками балерин и карет. У Берты дома хозяйственное мыло, но любит она красивое и редкое. Пользуется дорогими вещами скромно, бережно.

Самая простая комната – и моя самая любимая – кухня. Там улетучивалась вся праздность и торжественность, оставалась чистая душа. И бабушкины вареники с вишней… Она накладывает всегда большую тарелку с горкой, заливает вишневым соусом и, конечно, настаивает, чтобы я съела всё до пустого донышка. При любом удобном случае упрекает родителей, что они плохо кормят ребенка, и меня называет «дощечкой с дырочкой».

Однажды я перестала ездить к бабушке. Проснулась в нашей с мамой маленькой квартире в Медведково, вдруг заставленной всеми этими бабушкиными музейными сервантами, сервизами и фарфоровыми статуэтками. Не стало моей Берты. Но запах чистоты и вишневых вареников, шелковый халат в мелкий цветочек, сглаживающий ее строгость, остались со мной навсегда.

В попытках уснуть изучаю старинный сервант, оттуда с гордостью и важностью на меня поглядывают два больших фарфоровых попугая и один орел – я чувствую легкую тревогу от их строгого взгляда