Помахав в знак приветствия девушке за кассой, Соня направилась в раздевалку. Тяжело вздохнула в предвкушении рабочей смены. Выкладывать товар на полки было совсем не сложно, но очень утомительно, особенно ночью, когда больше всего хотелось спать, а не перебирать пакеты молока и палки колбасы.

Но совесть не позволяла Соне брать у родителей денег больше, чем было необходимо на съем квартиры, а ее крошечной стипендии никак не хватало на все остальное. Поэтому и приходилось выходить хотя бы десять ночей в месяц, а работа в ночную смену давала возможность совмещать ее с учебой.

В небольшом помещении, заставленном металлическими кабинками, она скинула верхнюю одежду и повесила ее в шкафчик. Туда же затолкала сумку, а потом расправила примявшийся под пуховиком теплый свитер. Собрала темные волосы в неаккуратный пучок на голове, чтобы не мешались и не лезли в лицо. Напоследок улыбнулась своему отражению в потемневшем от времени зеркале, подбадривая сама себя. И привычным движением засунув наушники в уши, а телефон в задний карман джинсов, вышла в торговый зал.

Больше всего в этой жизни Лев Антонович ненавидел опоздания. Именно поэтому из дома он всегда выходил с таким запасом, что этого времени вполне бы хватило не только, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, но и между делом заскочить в соседний город. А опаздывающие люди выводили его из себя столь же сильно, как последняя макаронина на тарелке, никак не желающая цепляться на вилку. И по иронии судьбы его собственный сын обладал уникальным талантом – за двадцать лет своей жизни он ни разу нигде не появился вовремя. Он даже родиться в срок не смог, явившись на свет спустя несколько дней после даты, назначенной врачами.

Лев Антонович не сводил глаз с часов, висящих на стене, которые мерно тикали, понемногу приводя его в бешенство. Секунда за секундой, минута за минутой – творение талантливого голландца даже представить не могло, что их неторопливое движение стрелками настолько расшатывает и без того нестабильную нервную систему мужчины.

Первые минут пять Лев Антонович старался себя убедить, что, как в старой песне “пять минут – немного”, и это можно даже не считать за опоздание, хотя внутренний голос никак не хотел соглашаться с этим утверждением. Следующие десять мужчина вспоминал все известные приемы быстрого расслабления на рабочем месте. Глубоко дышал, причем обязательно животом – это он подсмотрел в какой-то новомодной передаче по профилактике хронического стресса, тер пальцами виски, расхаживал по комнате, разминал плечи. Даже сделал мимическую гимнастику, корча жутковатые гримасы. Потом включил классическую музыку – говорят, она идеальна для релаксации и снятия напряжения. Ещё минут через пять он с уверенностью мог сказать, что это все враньё.

Когда стрелки с ритмом, уже напоминающим похоронный марш, приблизились к цифре “шесть”, означающей, что потенциальный самоубийца должен уже тридцать минут, как восседать перед очами Льва Антоновича, у того уже скулы свело от злости. Какая-то часть его внутреннего “я”, подпитываемая отцовской любовью, жалобно причитала: “Наверное, в пробку попал. Да, не час пик, конечно. Да, всего два балла по городу. Ну, а вдруг. Не надо так категорично отметать этот вариант”.

Другая же его часть, глухая к подобным оправданиям, раздумывала, какая смерть будет наиболее предпочтительна. И все больше склонялась к удушению – своими собственными руками. Тут же вспомнилось прочно засевшее в голове ещё со школьных лет: “Я тебя породил, я тебя и убью”.

Через сорок минут кабинет Льва Антоновича напоминал арену для проведения корриды, где мужчина выступал в роли быка. Из его ноздрей уже почти что валил пар, когда дверь широко распахнулась и появился долгожданный тореадор, размахивающий красной тряпкой.