Теперь они принялись искать шарниры и замок, а поскольку в деревне ничего подобного в запасе не водилось, тогда было решено разобрать дверь Ханзе-на; нет, только не Ханзена, он опять где-то в бегах, ах, вон оно что, ну, тогда давайте разберём дверь старой Герти. Она, правда, сварливая, но войдёт в положение, если объяснить ей, что её шарнирам не подыскать более достойного места и более достойной работы, чем на церковных дверях. Ведь святость перенесётся и на неё, на Герти. Она сможет использовать новую дверку, когда захочет, ибо зачем ей свой домишко, когда её Дом теперь сам Господь Бог.

Художник от минуты к минуте всё больше радовался, что прибыл сюда. Такой небывальщины он ещё не видывал за все годы своих странствий. И двух таких красивых лиц и таких чистых душ, как Франци и Мартин, тоже никогда не встречал.

Когда потом дыра в церковных воротах стала наконец дверью и с большой вознёй и кропотливой подгонкой был установлен замок с ключом, то Хеннинг, Зайдель и Заттлер гордились, как маленькие дети. Если бы им приходилось почаще выполнять такие поручения, жизнь в деревне могла бы стать куда приятнее.

Богоугодно скромная дверь теперь легко открывалась и закрывалась, и, естественно, возникла среди них борьба, кому же первому войти и выйти, но верх взяло слабое шевеление великодушия у Хеннинга, который решительно предоставил первенство вхождения в церковь Заттлеру. Чего Зайдель теперь никогда не простит им обоим. И когда впредь случится ему так же тесно сидеть с ними в одной компании, втайне его будет глодать жажда мести, втайне он станет ковать планы устранения их обоих. Отравления, несчастные случаи – понятное дело, запланированные, – падения в пропасть в горах, в этом изобретательность Зайделя не знала границ. Зайдель мог бы сделать знатную карьеру, будь он автором увлекательных криминальных историй, так много изощрённых придумок приходило ему в голову, но, к сожалению, в своих фантазиях Зайдель сильно опережал своё время, да ведь к тому же не умел он ни читать, ни писать.

Тут наконец и художника пригласили внутрь церкви.

– Хочешь со мной? – спросил он мальчика.

Мартин почёсывал петуха между перьев. Если бы тот умел, он бы мурлыкал, пожалуй.

Но Мартин не пошёл с художником, да и не полагалось ему, ведь осмотр церкви – обязанность Хеннинга. А мальчик-то входил в число деревенского отребья, и нечего было ему делать в Божьем храме.

Да к тому же Мартин сильно устал, и знал, что ещё не раз успеет увидеться с художником, и радовался этому. Мартин улыбался, когда навстречу Хеннингу и художнику из темноты церкви вышел, пошатываясь, растрёпанный Ханзен, который предполагался в бегах.

«Да, – подумал Мартин, – это была хорошая идея – с дверью-то. В том числе и в целях необходимой обороны».

Когда к нему ни свет ни заря пришла Годель, Мартин моментально был на ногах и готов. Ведь одежда, которую он носил, оставалась на нём и ночью. Он взял петуха и посадил его себе на плечо.

– И этот, конечно, с тобой, – недовольно проворчала Годель.

– Обязательно должен быть со мной, – твёрдо сказал мальчик.

– Тебе придётся нести картошку на рынок.

– Понесу.

– Без него тебе было бы легче.

Мартин только улыбается.

– Наживёшь себе горб с такой ношей, – сказала Годель.

Эти разговоры она не впервые ведёт с ним в базарные дни, но ещё никогда ей не удалось отговорить мальчика брать с собой петуха.

Добрых два часа ходу до рынка для Годели, её дочки и мальчика. Деревья по обочинам стоят замёрзшие. Вся природа как будто вымерла.

Хотя Годель по дороге не говорила с ним ни слова и дочке запрещала говорить, у Мартина было хорошее настроение. Дочка ему нравилась.