– Но ведь сама-то ресничка знает, что она твоя. И расскажет об этом Богу.

И хотя пастор наговорил мальчику много хороших и поучительных слов, но так и не дал ответа, который он должен был передать Хеннингу, Заттлеру и Зайделю. Они будут недовольны и, конечно, выместят всё на Мартине. Кроме того, у мальчика было верное чувство, что он что-то проглядел. И всё то время, пока он пробирался назад домой по промокшим после дождя лугам, которые при каждом шаге засасывали его ступни и отпускали только с чавканьем, его дух работал на высоте, делавшей его нечувствительным к холоду. И когда он наконец добрёл до своей деревни, он уже хорошо знал, и где ключ, и что ответить тем троим.

Как и накануне, те трое перед церковью продолжали излучать тревогу, соразмерную серьёзности положения. И хотя нашёлся отважный ребёнок, который, несмотря на непогоду, взял на себя труд сходить в соседнюю деревню, эти мужчины позволили себе вести себя так, будто Мартин им что-то должен и будто они, наоборот, не должны быть ему за это благодарны.

– Ты посмотри-ка, а вот и он, – возмутился Хеннинг. – Только за смертью его посылать.

Художник – то ли опять, то ли всё ещё – сидел на краю колодца и давился варёными яйцами, которые без шнапса плохо заходили внутрь. Ещё хорошо, что Франци принесла ему поесть хотя бы это.

Франци от радости сжала кулаками края своего передника, когда увидела, что мальчик вернулся. Мартина она любила как явление, которое понимает только она и которое поэтому принадлежит только ей одной.

Хеннинг встал перед Мартином, выпятив грудь. Подтянулись и двое других.

– Эй, что это мы встали перед ним навытяжку? – сказал Зайдель, а Заттлер ни с того ни с сего ударил мальчика в лицо так, что тот упал.

Хеннинг прикрикнул на Заттлера:

– Ты что, сдурел? Я же ещё ничего даже не спросил.

Заттлер извиняющимся жестом развёл руками, а Мартин поднялся на ноги. Теперь он окончательно решил не выдавать им, что знает, где ключ, и умолчать, что получил от пастора лишь путаные ответы.

– Ну? – спросил Хеннинг.

– Да, – сказал Мартин, слизывая с губ каплю крови. – Вы должны прорубить вторую дверь, – сказал он потом.

Трое мужчин растерянно переглядывались. Успокоительно было то, что никто из них ничего не понял.

– В этой же самой двери, – сказал Мартин. – В одной из деревянных створок. Встроите туда вторую дверь, и она должна быть богоугодно скромной. Так сказал пастор. Именно так.

Все посмотрели на вход в церковь. Потом на Мартина. Без слов. Потом снова на церковные двери.

– Богоугодно скромную дверь, – твёрдо повторил Мартин и в подтверждение кивнул.

Художник сидел на краю колодца и всё слышал. До чего же люди глупы, думал он. И как он рад, что его занесло сюда.

Трое мужчин посовещались, но это не помогло, в конце концов, так сказал пастор, и они должны подчиниться. Заттлер уже пошёл за инструментами и скоро вернулся с молотком и пилой. Было не так-то просто начертить маленькую дверь на большой. А тем более непросто выпилить отмеченный участок. Требовалось ещё и сверло.

Мартин подсел к художнику на край колодца. Тот отсыпал ему горсть орехов. Мартин с благодарностью грыз, хотя у него свербело в дёснах, а боль отдавалась в нёбе до самых ушей. Франци принесла ему кружку сока. Теперь они сидели втроём, а мужчины между тем приступили к работе. Не очень-то умело. А Мартин, Франци и художник переживали тот драгоценный момент благоговейного спокойствия, когда сами они не должны были ничего делать, а вместо этого могли присутствовать при том, как другие учиняют непостижимую глупость.

Столярного шедевра из новой двери, можно сказать, не получилось, да и откуда, ведь Хеннинг, Зайдель и Заттлер располагали лишь умеренным талантом. Их дар проявлялся главным образом в покрикивании на других. Но ведь это испытанное средство. После того как они выпилили в деревянной створке ворот прямоугольник и, не особо раздумывая, втолкнули его внутрь церкви, дело застопорилось: теперь они не впускали туда друг друга, потому что, строго говоря, а они знали это по опыту, первым туда должен был войти Господь Бог. Что на самом деле вообще не так. И это они тоже знали. Они боялись скорее наступить на выпиленный прямоугольник. У них даже уши разгорелись при подозрении, что мальчишка мог переврать слова пастора или ошибиться, передавая их, а они сдуру тут же принялись за дело, вместо того чтобы переспросить. С парой дополнительных оплеух сообщение Мартина могло бы оказаться совсем другим. Каким-то более удобным всё-таки.