Позднее Мартин всё-таки добрался до соседней деревни. Разыскал там дом священника. На его теле не было ни одного сухого места, на его рубахе – ни одной сухой нитки. Зубы стучали от холода, не попадая друг на друга.

– Он такой тощий, – рассказывала потом жена пастора. – Когда мы сняли с него одежонку, под ней не оказалось почти ничего.

Она завернула его в пыльное одеяло и посадила у кафельной печи, возле которой уже сидели и другие дети. Собственные пасторские. Их недавно опять прибавилось, но некоторые ведь и умерли. Кормились здесь овсяной кашей. Пасторша приготовила миски с кашей и выставила их на припечку. Дети устроили вокруг припечки давку, толкаясь, и каждый норовил плюнуть в ту миску, в которой предполагал больше каши, чтобы никто другой из неё уже не ел.

Мартину всё это было удивительно. Он стучал зубами, тщетно пытаясь удержать улыбку на губах. Таких весёлых ребятишек он ещё не видел. В своей-то деревне все дети были пуганые. Ходили, втянув голову в плечи, и старались не попадаться под руку взрослым, чтобы не получить лишнюю затрещину. А поскольку Мартину это было тоже знакомо на собственной шкуре, включая и острую боль, когда от ремня лопается кожа на голой спине, то он уже не раз приходил к мысли, что без семьи-то оно даже лучше. Но такая семья, как у пастора, – такая была бы ещё ничего.

Каши ему пасторские дети не оставили, но был ещё суп. Жена пастора принесла миску и для него. Суп был жидкий, запах какой-то незнакомый, но Мартин всё-таки согрелся от еды.

Он наслаждался теплом. Петух забился в угол и угрожающе шипел, когда дети пытались приблизиться к нему.

Теперь Мартину пришла пора объяснить причину своего посещения. Он изобразил положение дел в деревне и передал соображения Хеннинга, Зайделя и Заттлера.

– Какие же идиоты, – сказала жена пастора.

Пастор моргал.

– А ты что скажешь на это, мальчик? – спросил он Мартина.

Мартин не привык к тому, чтобы спрашивали его мнение. И тут ему сперва пришлось прислушаться к себе, нет ли у него собственных мыслей в ответ на вопрос.

– Если Бог таков, как все говорят, то ему должно быть всё равно, отыщем ли мы ключ или просто вышибем дверь.

– Это хороший ответ, – оценил пастор.

– Но если я сейчас вернусь и передам этот ответ, Хеннинг будет очень недоволен.

– Но зато Бог останется доволен.

– Но как он узнает про меня? Ведь за меня никто не молился.

– Бог повсюду, и Он бесконечен. И что-то от Его бесконечности перепадает и нам. К сожалению, чаще всего это бесконечность глупости, например. Или бесконечность войны.

Но Мартин не чувствовал себя бесконечным.

– Его бесконечность мы вряд ли сможем уместить в себе. Поэтому она прорывается наружу, и по ней Господь нас узнаёт. По нашим следам. Понимаешь?

– Нет, – сказал Мартин.

– Ну, вот смотри… – Пастор поскрёб голову и вытянул пару волосков, держа их на свету. – Волосы, к примеру. Всю жизнь у нас их полная голова, и долгое время все их потери восполняются. Или взять вот это. – Он поцарапал ногтями запястье, и с него посыпались чешуйки кожи. – Кожа, – с благоговейным придыханием произнёс он. – Мы постоянно теряем кожу. И пи́сать нам приходится по нескольку раз на дню. И кровь из нас, бывает, течёт. И нет этому конца, пока мы не умрём, то есть не почи́м в бозе. Но пока этого не произошло, Он преследует нас по пятам и находит всякого грешника, как бы надёжно тот ни спрятался.

Пастор подошёл к нему совсем близко и дрожащими пальцами снял у Мартина со щеки упавшую ресничку.

Мартин посмотрел на эту ресничку. «Она ничем не отличается от других», – подумал он и тут же сказал это вслух.