– Юра! – подхватилась мама вслед за младшим.

– Я потом приеду, мам. У меня ещё есть время, не расстраивайся.

– Ну и дурак же ты, братец, – высказался наконец полностью очнувшийся старший. – Вот ты чего на Юрку-то? Ну уехал он из Самары и не стал таким же, как ты…

– Слава! – крикнул Юрка в кухню, – заканчивай!

Но Славка уже завёлся:

– Он, между прочим, за двенадцать лет самостоятельным мужиком стал. Настоящим мужиком! Он там по полям мотался! В снег! В мороз! По болотам! На него люди положиться могут, как на… И сейчас! Чудак ты, Гоша, на известную букву. Погоди, Юр, я с тобой.

– Игорь, Слава, Юра… – причитала мама. – Да что же такое? Да что же вы?

– Мам, извини, я даже сидеть с ним сейчас не хочу, извини, – Славка тоже уже надевал ботинки.

– Пусть идут! Пусть проваливают! Нефтяники… – и Игорь добавил непечатное ругательство.

– Слышь, ты! – взорвался старший.

– Слава, Слава, – Юра тянул Ярослава. – Пошли, пошли…

Они вывалились на улицу.

– Ты сейчас куда? – старший нервно сморкался и мял платок.

Юрка глубоко затянулся и выпустил дым:

– А хрен знает. Я же думал, мы тут на весь день…

– Меня художники на Поляне у Ветки Клюевой дожидаются, поехали?

– У кого? У какой ветки?

– У Клюевой Ветки. Светка-Ветка. Я так её называю. Чего непонятного?

– Ну да. Чего непонятного? Всё понятно. А я там нужен?

– Нужен – не нужен. Поехали!

До Поляны Фрунзе (район с частным сектором на берегу Волги) добирались на трамвае, потом пешком окольными тропами – на дачу, куда на выставку местного живописца уже заявилась вся самарская художественная богема. Выставка разместилась под навесом возле яблонь. Картины, а точнее наброски волжских пейзажей были, скажем так… банальны… Ни то ни сё. Живые яблони по соседству выглядели куда интереснее.

Пока Юра разглядывал «шедевры», Славка, которого и правда здесь ждали, сбегал в дом и вернулся с двумя глиняными кружками домашнего вина.

– Как тебе? – он заговорщицки подмигнул Юрке.

– Да ерунда какая-то! – ответил тот, как ему показалось, вполголоса.

– Что ви сказали, молодой человек? – Его услышала какая-то еврейская искусствоведческая бабушка.

– Я говорю, ничего особенного! – громко ответил Юра. И тут к нему все повернулись. – Извините! Я, кажется, нечаянно пукнул в вашем присутствии. Но мне кто-нибудь может объяснить, что такого особенного во всех этих пейзажах? Цвет? Стиль? Что? Ещё, наверное, Глазунова придворным маляром обзываем.

Кто-то тихо засмеялся. Юра посмотрел на Славку, тот тоже едва сдерживал хохот.

– На, держи! – Юрка сунул ему недопитую кружку и направился к выходу, потом вдруг развернулся и добавил: – Вы меня, конечно, ещё раз извините… но вот его сын, – он ткнул в старшего, – кратно рисует лучше. Извините! – и вышел за калитку.

Славка нагнал его на трамвайной остановке.

– Ай молодец, брательник! – от удовольствия он аж приплясывал.

– Ты для этого меня туда привёл? – Юра выглядывал трамвай, думая, куда бы ещё сегодня податься. После Игорька-то и художников…

– Привёл и привёл. Но не обманул ожиданий, брат! Ещё и от Ветки спасибо. Эти художники её за-дол-ба-ли. Ты сейчас куда? Поехали ко мне. Я ужин сбацаю, вина купим. Не-не-не, никаких поэтов-песенников! Подлечим тебе нервы.

– Поэтов-песенников… – Юрка хмыкнул. – Слушай, а давай Женьку позовем?

– Рыжую?! А она здесь?! Зови, конечно! Пора уже познакомиться с любимой женщиной любимого брата.

Женьку младший вызвонил из телефона-автомата, и она, наконец отринув всё, через полчаса на такси примчалась к Ярославу. Брат к тому времени уже весь погрузился в священнодействие. Для Славки в приготовлении пищи было что-то сродни искусству… не богемному! Настоящему!