– Вы посмотрите на мою девочку! – сказала мама. – Бог ты мой! Ты такая большая! – Она вдруг изменилась в лице и испуганно взглянула на Банни. – А где мой Хендрикс?

– Он дома, милая. С ним все хорошо, – ответила Банни. – На этот раз я привезла только Фронси. Она так хотела тебя увидеть, и я подумала, что мы можем устроить тайный визит.

– Хендрикс всем все расскажет, – объяснила я. – Он совсем не умеет хранить секреты.

– Правда? – спросила мама. Как будто что-то щелкало у меня в голове, возвращая воспоминания, когда я видела и узнавала знакомые вещи. Какие яркие краски! У мамы всегда для всего был свой цвет. Стены разного цвета создавали определенное настроение: желтое, оранжевое или синее. Фиолетовый диван. Красный письменный стол. Ковер с большими кругами разных оттенков зеленого. В мамином доме у меня было чувство, что я очутилась в коробке с цветными мелками, – это было совсем не похоже на дом папы и Мэгги, где у каждой стены стояли массивные коричневые комоды, столы и книжные шкафы, такие темные и тяжелые, что казалось, будто они съедают весь свет и могут съесть и тебя.

В мамином доме мое сердце забилось быстрее. У меня было чувство, что я в прекрасном сне. И тот парень, Кук, совершенно не изменился, остался таким же, как раньше; и соседка по имени Петал тоже была в гостях; и они все обнимали меня и удивлялись, как я выросла. Они даже помнили Банни. Мама заварила нам травяной чай, и мы сидели в гостиной на подушках, разбросанных по полу, а потом вышли на улицу, нарвали цветов, нашли несколько перышек для маминых работ – и все это время говорили без умолку. Я рассказывала маме о ферме и «сарайчике» Банни, о том, что Хендрикс любит играть с маленькими козлятами, а я очень-очень хочу щенка, потому что наш пес уже старый, ему трудно подниматься по лестнице и он больше не может спать в моей комнате, как раньше.

Банни уже не тревожилась. Она улыбалась и часто смеялась. И даже сказала: «Да ну вас!» – когда Кук заявил, что для бабушки шестилетней девчонки она выглядит как-то уж слишком молодо.

Банни с мамой заговорили о том, что было еще до моего рождения. Они вспоминали папину с мамой свадьбу, которую устроили прямо в поле за маминым домом, и это было так весело и хорошо.

– Мы с ним стояли под этим деревом, – вспоминала мама, указав на одинокое деревце посреди поля. – Твой папа надел праздничную рубашку, которую я ему сшила сама. С вышивкой и пышными рукавами. Вы помните, Банни?

– Как такое забудешь?! – Бабушка отвернулась с такой поспешностью, будто увидела в поле призраков. – Заметная была рубашка. Эксклюзивная, да.

Мама рассмеялась и сказала, что, возможно, она немного переборщила с украшениями, но она так гордилась этой рубашкой, – и они с бабушкой улыбнулись друг другу. Потом Банни снова сказала «да», посмотрела в сторону дома и перевесила сумочку с одного плеча на другое.

Меня пробрала легкая дрожь, и опять разболелся живот. Потому что я поняла, что это все ненадолго. Уже совсем скоро мы с Банни вернемся на ферму, а мама останется здесь. Я буду и дальше жить в Нью-Гемпшире и быть девочкой Мэгги, а когда я была девочкой Мэгги, я была вовсе не Фронси, а Фрэнсис и постепенно забывала о том, что когда-то была другой девочкой, которая бегала по полям, искала красивые перышки и носила блестящие яркие наряды, как у моей мамы.

А потом Банни откашлялась, прикоснулась к моей руке и предложила вместе поехать в город и пообедать где-нибудь в ресторанчике. И мы поехали – мама села рядом со мной. Она сказала Банни, что теперь кое-что зарабатывает своим искусством, что денег на жизнь хватает и у них целая компания художников, что-то вроде творческой коммуны. Она говорила, что в искусстве есть магия. Я играла с ее волосами, длинными, золотистыми и кудрявыми, как у меня. Мэгги всегда заставляла меня собирать их в тугой хвост, чтобы они не лезли в лицо, а мама стянула резинку с моих волос, провела по ним рукой и сказала, что они очень красивые. Она заметила, что у меня точно такие же глаза, как у нее.