– Нам обязательно ломать комедию? – хмурюсь я. – Может, хотя бы попробуем притвориться нормальными людьми?

– Так мы и есть нормальные. Вот такой и должна быть настоящая, крепкая любовь. – Направляясь к метро, он посылает мне воздушный поцелуй.

Чуть позже Джад звонит и сообщает, что задержится в клубе, потому что там надо исправить сантехнику, а потом они с Мерсером пойдут выпить пива, которое им сейчас жизненно необходимо.

– Ты же не сердишься, да? – спрашивает он.

Я вздыхаю и говорю, что не сержусь. Потому что какой смысл сердится? Джад – мой лучший друг. И если еще на прошлой неделе я на него не сердилась, когда он пил пиво после работы, то с чего бы мне сердиться сейчас? Только из-за мелочи, которая называется брак?

Мистер Свонки считает, что если мне хочется романтики, то, наверное, надо в стотысячный раз пересмотреть «Неспящих в Сиэтле», что я и делаю. На всякий случай, если Джад все же зайдет ко мне после пива с Мерсером, я принимаю горячую ванну с пеной и привожу себя в порядок.

На случай, если сегодня у нас с ним произойдет первый раз.

Через год после свадьбы папы и Мэгги, когда мне было шесть лет, умерла наша кошка Мама Киса. Она была самой обыкновенной уличной кошкой – не особенно дружелюбной и уж точно не домашней питомицей, у нее даже не было настоящего имени. Когда в тот летний день я нашла ее мертвую за сараем, рядом с кустом малины, когда я увидела ее, такую тихую и неподвижную, и зеленоватые мухи кружили над ее тусклым мехом, я просто села рядом на землю и уставилась на нее.

Все цветы распустились, солнце ярко светило, ветерок трепал мои волосы. Мне казалось, я слышу все, о чем говорит небо. Пели птицы, Мэгги звала меня на обед. У кукурузного поля гудел трактор, высоко в небе пролетел самолет, оставляя за собой длинный белый след.

А я просто сидела и смотрела на мертвую Маму Кису.

Небо сказало: «Твоя мама тоже умерла. Ты сама знаешь, девочка».

– Банни сказала, что моя мама не умерла, – произнесла я вслух.

Муха уселась на живот Мамы Кисы и поползла к ее рту. Муха сказала: «Банни просто не знает. Если твоя мама не умерла, то почему она не приезжает с тобой повидаться?»

Белый след от самолета прошептал, растворяясь в синеве неба: «Будь мама жива, она бы тебе позвонила. Обязательно позвонила бы, ты сама знаешь. Она обещала приехать и забрать вас с Хендриксом к себе».

Я сидела там очень долго. Мэгги звала и звала. Я легла на траву рядом с Мамой Кисой и сказала ей, что мне очень обидно, что она всегда убегала, когда я пыталась ее погладить, и что я любила ее котят. А потом я расплакалась.

И вот тогда-то меня нашла Банни.

– Вот ты где! – удивилась она. – Не лежи на земле. Мэгги тебя обыскалась. Ты не слышала, как она тебя звала? Ой, ты плачешь? Что случилось, малышка?

Я не могла открыть правду и поэтому сказала, что плачу по Маме Кисе. Банни ответила, что это нормально. Она крепко обняла меня и отвела в дом, а чуть позже, уже ближе к вечеру, мы похоронили Маму Кису в саду, и Банни говорила о ней много добрых, хороших слов. И я тоже, и Мэгги. Но когда мы забросали ее землей, у меня разболелся живот, и я промучилась целую ночь, не сомкнув глаз до утра.

Я подумала, что именно так и болят животы у маленьких девочек, чьи мамы умерли.

Еще несколько дней все было ужасно. Я подралась с Хендриксом, и в наказание мне было велено идти к себе в комнату и сидеть там. Я разбросала по полу четыре набора пазлов, и мне опять было велено идти к себе в комнату. Я отказалась собирать яйца в курятнике, и меня вновь наказали. Каждый вечер мне приносили ужин в мою комнату, но я не ела ни крошки – выбрасывала в окно всю еду, так что она доставалась дворовым собакам.