Наконец Банни отвела меня к себе в дом и спросила:

– Что с тобой происходит?

И я все ей выложила:

– Мама умерла и поэтому не приезжает со мной повидаться.

К моему изумлению, Банни не стала меня убеждать, что моя мама жива и с ней все хорошо, как было в прошлом году. Вместо этого она сказала:

– Мы все исправим, малышка.

Она прищурилась, поджав губы, как бывало всегда, когда она крепко задумывалась.

И уже на следующей неделе бабушка сообщила всем домашним, что мы с ней собираемся навестить ее сестру Альфреду, которая живет в Пенсильвании и которой нужна компания в доме престарелых. Хендрикс не мог поехать с нами, потому что по их правилам для пациентов разрешены посещения только с одним ребенком за раз. Вводить нас по очереди не получится – там некому присматривать за детьми, а оставить ребенка в гостинице одного – это уж точно не вариант.

В следующую субботу – это был особенно жаркий июльский день – мы сели в машину и ехали долго-долго. А потом, за многие мили от дома, Банни сказала:

– Слушай. Мы не поедем к моей сестре. Мы поедем в Вудсток и будем искать твою маму. Это наш с тобой секрет, и мы никому ничего не расскажем.

Я думала, что я просто взорвусь; схватила Банни за руку, так что автомобиль вильнул на дороге. Я смеялась, стучала ногами о приборную доску, мне хотелось выскочить из машины, бегать по кругу и кричать от восторга.

У нас была карта автомобильных дорог, с которой бабушка периодически сверялась. Я буквально сходила с ума от волнения, подпрыгивала на сиденье и пела все песни, которые знала. Наконец Банни сказала, что, может, мне стоило бы успокоиться и попробовать подремать. Я смотрела в окно на проплывавшие мимо поля, потом на горы – когда мы свернули на трассу. Потом я опять пела.

Когда мы остановились пообедать и съесть мороженое, Банни прочистила горло и предупредила, что моя мама может быть не такой, какой я ее помню. Прошло много времени, и она не смогла до нее дозвониться, чтобы сообщить о нашем приезде.

– Все будет хорошо. – Я вытерла липкие руки о блузку, поднялась из-за стола и, чтобы не видеть встревоженного лица Банни, принялась кружиться на месте. В начале поездки бабушка была такой счастливой, но чем ближе мы подъезжали к Вудстоку, где жила мама, тем сильнее она беспокоилась.

«Мама, конечно же, будет рада меня увидеть», – я повторила эти слова тысячу раз, чтобы бабушке не было страшно.

Когда мы подъехали к нашему старому дому, я сразу выскочила из машины и бросилась к двери, хотя мы с Банни заранее все обсудили. Что подойдем ко входу вместе, вежливо постучим и посмотрим, кто нам откроет, – ведь мы не знаем, кто теперь там живет.

Мне открыла мама. Моя мама! Я увидела ее и расплакалась. Я вдруг почувствовала себя воздушным шариком, из которого разом выпустили весь воздух. Мама подошла к старой сетчатой двери с порванной сеткой, открыла ее, увидела меня, и ее лицо засветилось, как луна в полнолуние. Вокруг нее плясал вихрь красок. На ней была голубая рубашка, расшитая блестками, и старые джинсовые шорты, украшенные яркой вышивкой. Она не сказала ни слова, просто взяла меня на руки и прижала к себе, и мы стояли так долго-долго, пока мне не стало казаться, что я сейчас задохнусь. От нее пахло точно так же, как раньше. Чем-то сладким, землей и душистым мылом.

Где-то в доме играла музыка, слышались голоса. Мама прижала меня к себе и прошептала мое имя.

– Тенадж, – сказала Банни у меня за спиной. – Милая, я так рада тебя видеть!

Мама опустила меня, но я вцепилась в нее, обнимая за талию двумя руками. Вместе мы шагнули к Банни, и они с мамой обнялись. Банни поставила на крыльцо большую дорожную сумку, и мы все втроем просто стояли, прижимаясь друг к другу, – как одно существо с шестью ногами и шестью руками.