Юбине наливает мне шампанское; он держит его охлажденным для клиенток. У него неизменно изысканные облик и манеры. Жилет из китайского бархата с подходящими по цвету карманным платком и галстуком. Булавка для галстука из морского ушка и такие же запонки. Рубашка с защипами и костюм «в елочку». На его кожаных ботинках я никогда не замечала уличной пыли.

Ледяная жидкость чуточек (как говорила в школе моя подружка) поднимает мне настроение.

– Я взял на себя смелость и заказал для вас платье. Посмотрите, как оно вам? – Он ведет меня в самую большую примерочную. Яркий свет огромной люстры умножается в больших напольных зеркалах, подчеркивая ужасные лиловые мешки у меня под глазами.

– Мне жаль, месье, но я не могу сегодня выносить эти зеркала. Я вижу себя в них такой, какой не хотел бы видеть меня Луи. Мне это неприятно. Он никогда не одобрял, когда я носила черное.

Юбине теребит кончик пышных усов.

– Моя оплошность, мадам. – Он ведет меня в гардеробную с шелковыми абажурами, стенами, обитыми шелковым муаром, и бархатными стульями. И там нет ни одного зеркала.

Брижит, веснушчатая сирота, которую я привела к нему на обучение швейному делу, помогает мне надеть платье. Я всегда так радуюсь, когда мне удается пристроить в хорошее место какую-нибудь из моих девочек. Лишь на несколько драгоценных мгновений я отвлекаюсь от меланхолии, глядя на элегантные полосы ткани, на лиф с защипами, присборенную талию, которую Брижит закалывает повыше, по моей фигуре. Меня ничто не радует после утраты Луи.

Без света и зеркала я не могу ничего сказать, вижу только, что платье темное. Как мое настроение. Как мое будущее.

Брижит отходит на шаг и оценивает свою работу.

– Вам нравится, мадам Поммери? – Ее голос дрожит от неуверенности.

А-а, понятно, это первое сшитое ею платье.

– Работа безупречная, Брижит. – Я разглаживаю лиф, роскошная тафта шуршит под пальцами.

Девушка распахивает дверь, и я выхожу на свет.

– Magnifique! Великолепно! – Юбине ахает и целует кончики пальцев.

– Изумительно, мадам Поммери, – говорит Брижит, сцепив ладони в замок.

Я кручусь перед большим зеркалом, свет люстры подчеркивает радужные пурпурные и зеленые отливы ткани. У меня сжимается сердце.

– Не тот цвет, – говорю я. – Платье не годится. Вдова должна носить черное как минимум шесть месяцев.

Юбине вскидывает брови.

– Траурное платье должно носиться в память об ушедших из жизни любимых. Месье Поммери очень не нравилось, когда вы надевали что-то черное, и теперь вы сделаете ему величайший комплимент, одевшись так, как он считал правильным. Он будет доволен, взирая на вас с небес.

– Теперь моему супругу ничего не может нравиться. – В голове пульсирует боль, глаза застилает туман.

Юбине помогает мне сесть на стул, Брижит наливает новую порцию шампанского. Я страшно огорчила бедняжку. Но правила никуда не денутся, а уж правила траурного этикета у нас особенно строгие.

– Вы свободны, Брижит, – говорит Юбине, и девушка возвращается в пошивочную. Он встает передо мной на колени, бледный и виноватый. – Мадам Поммери, я не хотел вас огорчить. Конечно, вы хотите носить черное, и это правильно. Мы начнем шить другое платье, которое отвечает вашему представлению об этикете.

Я пью глоточками шампанское, живые пузырьки успокаивают меня.

– Вы присоединитесь ко мне, месье? Неприлично пить одной.

Юбине наливает шампанское как сомелье – большой палец под дном бутылки, а сама она лежит, как в колыбели, на остальных четырех пальцах.

– A notre santé. Будем здоровы. – Он чокается с моим бокалом, и мы пьем.

В моем бокале всплывают пузырьки и лопаются, источая фруктовый аромат.