– Простите, что не вышла к вам навстречу, мадам Клико. Я пока что не пришла в себя.

– Конечно, все понятно, моя дорогая. Никто и не ожидает этого от вас. – Она ковыляет ко мне. – Могу я сесть? Колени меня подводят.

– Конечно. – Я показываю жестом на столик перед очагом.

Она медленно опускается в кресло, расправив пышную серую юбку из тафты, шуршащую как листья на ветру. Накидка с бахромой украшает ее блузку из баттенбергского кружева. Ее волосы по-прежнему горят как медь, и это удивительно, ведь ей, должно быть, уже за восемьдесят. На девичьи кудри надет кружевной чепчик. Серые глаза молодо блестят, в них нет даже намека на старческое потускнение.

– Извините, что так поздно выражаю соболезнование, – говорит она. – Я находилась в Шато-де-Бурсо, когда услышала про кончину месье Поммери.

Я хлопаю ладонью по «Этикету для дам», который держу под рукой.

– Визиты соболезнования можно наносить в течение трех месяцев после похорон.

Она машет в сторону книги крепкой рукой.

– Я нахожу, что правила нередко сковывают внутренний голос человека, не так ли?

Я не могу ей возразить, поскольку хозяйка никогда не должна ставить гостя в неловкое положение.

Шанталь приносит многоярусный поднос и ставит его на стол. Ее прекрасные груди едва не выпадают из рубашки, когда она наливает чай.

Вдова Клико кладет в чай три куска сахара.

– Что вы планируете делать теперь, когда остались одна?

– Вообще-то, я пока не думала об этом. – Я беру чашку с блюдцем.

– Я всегда считала вас активной и деловой, – говорит она, разглядывая пирожные. – Вы никогда не обрастаете мхом. – Она выбирает эклер и лижет глазурь. – Разве нет чего-то, что вы всегда хотели делать, но не могли?

Ее вопросы раздражают меня.

– Я должна думать о семье. Моей дочке всего два года.

– Мне хочется взглянуть на нее. Я привезла ей подарок.

– Она спит. – Я подвигаю к ней поднос. – Хотите еще пирожных? Моя повариха делает свежие, но у меня нет аппетита.

Ее пухлые пальцы выбирают высокое, многослойное пирожное, из боков которого выглядывают крем и джем.

– Я люблю пирожные «Наполеон» с чаем. – Она откусывает от пирожного, закрывает глаза, на губах появляется блаженная улыбка.

Корзинка пищит. Вдова наливает сливки в блюдце и приподнимает полотняную ткань на корзинке. На стол прыгает черный котенок и опрокидывает сахарницу. Он шумно лакает сливки и вылизывает дочиста блюдце. Вдова подливает ему еще. Он не походит ни на одну из кошек, каких я знаю. На кончике тонкого хвоста кисточка, словно на волшебной палочке. Тело длинное и худое, ноги как у ягуара. Усы торчат на шесть дюймов. В диких глазах мерцают золотые точки.

– У нас аллергия на кошек, – говорю я ей непроизвольно, прежде чем вспоминаю про хорошие манеры.

– Но он не кот, моя милая. Он матагот. Вы, конечно же, слышали о таких магических существах? Матагота полезно иметь в друзьях в нелегкие времена.

Мне даже не нужно заглядывать в «Этикет для дам». Я и так знаю, что полагается говорить про нежелательный подарок.

– Очень любезно с вашей стороны, мадам Клико.

– Я настаиваю, чтобы для вас я была Барб-Николь. – Она прижимает указательный палец к подбородку. – Могу я звать вас по имени?

– Конечно, – отвечаю я.

Она наклоняет голову набок.

– Мне называть вас Луиза, как делал ваш супруг, или Александрин?

– Он звал меня Луиза в качестве семейной шутки. – Я вздыхаю. – Когда Луи назвал этим же именем нашего сына, он шутил, что мы семья Луи, Луи и Луизы. Нам это казалось милым. Когда родилась дочка, он назвал ее Луизой.

Ее проницательный взгляд отшелушивает мое притворство.

– Я предпочитаю имя Александрин. Вы не против?