Хватилась Валентина Ивановна пропажи, когда в пачке оставалось денег уже меньше половины. Она набросилась на Игорька, схватила подвернувшуюся под руку палку и ею начала бить его. Машинально, защищаясь от палки рукой, Игорек отдергивал ее в момент удара, и снова подставлял руку для защиты. Получалось так, что удары почти каждый раз приходились мимо. А сильно и точно ударить мать боялась, жалея сына. Чувствуя нелепость всей этой картины, Валентина Ивановна отшвырнула палку, села и разревелась, причитая: “Кого же я ращу? Кого же я воспитала?”. Игорек стоял в растерянности и молчал. После этого случая он никогда больше и ничего не брал у матери без спроса.

Весна сорок восьмого была поздняя. У Игорька осталось в памяти то, как в конце апреля он бежал в школу по улице с крепко замерзшими лужами на дороге. А в начале мая детский дом снова переезжал на новое место. Местечко это, находящееся в 12 километрах от хорошо знакомого Игорьку Толмачева, называлось Железо. Название такое, видимо, происходило от присутствующей там, по слухам, в недрах железной руды. Возможно, это и так, потому что было там много ручейков, дно которых покрывал толстый слой рыжей кашицы из ржавчины.

Эти красивейшие места всем приехавшим показались раем после унылого, ровного как стол, Елизаветинского ландшафта – этого начала Прибалтийского края, где много сланца, горючего камня и мало воды. Здесь же места были высокие, покрытые сосновыми лесами. Между крутых высоких берегов протекала река Луга. Пойма Луги была очень широкой – в весенний разлив ширина реки увеличивалась в десять и более раз. После схода воды оставались большие и маленькие заводи, и, когда маленькие уже совсем высыхали, ребята иногда вылавливали, лазая по колено в грязи, небольших щучек. По реке в те времена ходили большие плоскодонные баржи. Интересно было смотреть на них, особенно издали, когда самой реки еще не видно, – казалось, что огромная махина медленно движется прямо по полю. И действительно, у крутого берега баржа проходила так близко, что можно было спрыгнуть с борта прямо на землю. Река местами была такой мелкой, что ребятишки, лавируя по наносам песка, иногда умудрялись переходить ее вброд, а баржи часто садились на мель. Русло углубляли взрывами, а ребятня тогда собирала оглушенную рыбу. От Толмачева до Красных гор ходил еще и пассажирский пароходик раз в сутки. Ходил он по расписанию и с билетами, как “всамделишный”. Если нужно было попасть в Толмачево (в цивилизацию) в магазин или по иным делам, то единственным транспортом был этот пароходик.

Когда-то, видимо, это место представляло собой ухоженную барскую усадьбу в глухомани, от которой осталось несколько домов. Один – большой, двухэтажный, где предполагалось разместить детей; добротная бывшая конюшня, сложенная из громадных валунов, где разместили детдомовских коров, и гараж для детдомовской полуторки. Еще один каменный дом, где был склад, и в котором было место для показа кино, и два деревянных дома – бывшее, вероятно, жилище прислуги. По дороге к реке, перед самым долгим спуском в низину был когда-то расположен сам господский дом, но после войны от него ничего не осталось. В войну в нем, судя по валявшимся вокруг во множестве обломкам кроватей, был госпиталь. От прежних времен на месте дома остались многочисленные ряды кустов шиповника, аромат которых разносился далеко по всей округе. До войны здесь был элитный дом отдыха. Ходила молва, что каждый год здесь проводил свой отпуск Киров, отчего это место иногда называли “дачей Кирова”.