Валентина Ивановна, забрав Игорька и необходимые вещи, должна была сначала добраться до Стрельны в детский дом, откуда детей уже автобусами доставили бы на вокзал. Война – с транспортом проблемы. Все, все, в том числе и городской транспорт, все работало “на фронт”. Какую-то часть пути, до окраин города кое-как удалось добраться. И когда Валентина Ивановна поняла, что дальше транспорта не будет, то пошла пешком с вещами и с Игорьком на себе. Да еще надо было торопиться, так как можно было опоздать, а сил уже оставалось мало. На счастье, вдруг рядом остановилась легковая машина с офицерами. Расспросили: “кто она и куда?” Поспорили коротко между собой и, вопреки всем уставам, на свой страх и риск посадили мать с ребенком и довезли до места.

Если спросим себя: “А возможен ли такой случай сегодня?” Пожалуй, нет! Не подвезли бы “важные офицеры” какую-то чужую бабу с ее ребенком (например, если бы проходили учения) – не положено. Да попросту и не заметили бы. А тогда?

Люди тогда были другие. Да, другие.

Этот день Игорек помнит хорошо. Суматоха, суматоха, взрослые бегают, кричат. Растерянные дети стоят, молча смотрят, притихшие. Идет погрузка в автобусы – дети, белье, одежда, продукты.

При осмотре Игорька у доктора Валентина Ивановна долго разговаривала с ним, видимо по поводу сыпи на лице и по всему телу, объясняя причину покраснения съеденными сверх меры накануне яйцами, что вызвало простой диатез. Доктор не имел права разрешить отправку Игорька (а вдруг это заразно?). Он серьезно рисковал (анализов-то не было, не был установлен и диагноз), но поверил Валентине Ивановне и дал добро. Этим он, возможно, спас две жизни. Тогда люди с большим доверием, вниманием и добротой относились друг к другу. Возможно, именно поэтому они вынесли ужасы войны и победили.

Люди тогда были другие.

Наконец погрузка была закончена, и колонна тронулась в дорогу. Автобус, куда посадили Игорька, был большой, синий, с двумя дверьми с одной стороны и большой дверью сзади, которая никогда не открывалась. Но Игорек этого не знал (на таких ездить не приходилось) и, сидя плотно прижатым к этой двери, думал: “А если вдруг по дороге дверь откроется?” Но сказать о своих подозрениях было некому – вокруг были только мешки, тюки, да между ними торчали детские затылки.

Потом был вокзал. Огромный зал заполнен народом. Высоко наверху деревянные балки крест-накрест, много балок. По всему залу большие скамьи рядами. Но они все заняты, и люди сидят на мешках, чемоданах и на чем придется прямо в проходах. Игорек сидит лицом к огромной двери (скорее воротам), через которую видны платформы, куда должен подойти поезд, которого они уже давно ждут. Игорек ест “палочное” мясо, отделяя “палочки” от цельного кусочка. Это он так называл “палочное” – отварное, постное мясо с отделяющимися волокнами, “палочками”.

Когда, наконец, подошел поезд, началась посадочная суматоха, крики, толкотня. И над всем этим выделялась одна женщина, наводя порядок в этой суматохе. Это была директор детского дома номер пять. Игорек, как и все уехавшие (половина этого детского дома) на этом поезде, обязаны жизнью этой женщине. Дело в том, что этот поезд был предназначен для эвакуации колонии малолетних (возможно детей репрессированных), а эвакуация детского дома была запланирована на более поздний срок. Директор детского дома самолично, обойдя все строгости того военного времени, уговорила директора колонии взять хоть какую-то часть ее детей. Да, она действительно считала их всех родными. Знала ли она, что будет? Предчувствовала ли? Когда подошел срок эвакуации детского дома, поезда уже не ходили, город уже был в кольце блокады. Детей отправили на плотах по Ладоге. Немецкие самолеты плоты разбомбили. Погибли, к несчастью, конечно все. И директор со всем персоналом тоже. Когда эта страшная весть дошла до эвакуированных сотрудников детского дома, все воспитатели несколько дней ходили с красными от слез глазами. Притихшие дети разговаривали шепотом – все они чувствовали, что случилось что-то страшное.