Многое из того времени Игорек помнить сам не мог, но знал из последующих рассказов матери “о хорошей довоенной жизни”. От нее Игорек узнал, как однажды дед Иван, держа спящего внука на руках, уснул и выронил его. А тот скатился на пол, но закутанный в толстое одеяло даже не проснулся. И оба сладко спали: один в кресле, другой на полу. Ох, и досталось же тогда деду. А однажды, когда тетя Шура отлучилась, наверное, в магазин, случилось то, что перепугало ее до обморока. Оставшись один, Игорек заполз под стол у окна, а там стояла корзинка с клюквой, а в стороне лежал молоток. Положил ягодку – и молотком. Ему это понравилось – он другую, и так увлекся, что перестукал по ягодке почти всю корзину. Возвратясь, тетя Шура увидела то, что пол под столом весь красный, племянник весь красный, подумала что кровь и в крик.

У деда Василя было четыре дочери и два сына, младший из них был холост, так что внук-наследник был единственным. У деда Ивана тоже был один внук. По этой причине Игорек был всеобщим любимцем многочисленных родственников с обеих сторон и к началу третьего года своей жизни уже был избалован всеобщим вниманием безмерно. Например, он отказывался ехать на автобусе или троллейбусе, если тот не синего цвета, и устраивал такой скандал на остановке, что Валентина Ивановна пропускала транспорт, ожидая, пока не подойдет синий. Потом нашли выход: кто-нибудь стоял, перед тем как выйти из дома, у окна и ждал, пока не покажется вдали синий автобус, и тогда уже давал команду выходить на улицу.

Игорьку оставалось два месяца до третьего дня его рождения, когда вся его жизнь, его судьба, как жизни и судьбы многих миллионов людей, перевернулась. И больнее всех злая судьба ударила по детям войны, которым пришлось пережить все тяжести военного времени в пятилетнем возрасте, самом важном для человека, когда происходит формирование, становление личности. Подобно тому, как ребенок, вскормленный животными, как известно, уже не становится человеком, так и ребенок из “детей войны” уже не сможет никогда “жить на радость”, но живет всю жизнь с глубоко спрятанным в подсознании главным смыслом: “Выжить! Только бы выжить!”. Для взрослого человека, какие бы трудности, лишения и беды он ни пережил, война все-таки должна кончиться. Война – это плохо, очень плохо, но это временно. Кончится война и будет та жизнь, которая была до того, и будет все хорошо. Он это знает. Маленький ребенок этого не знает – он этого “хорошо” еще не успел увидеть. То первое, все то, что видит ребенок вокруг себя – это то, что должно быть. Так есть, так и должно быть, и так будет всегда. И “печать войны”, как должное, остается на всю оставшуюся жизнь. Дети войны – душевные инвалиды войны.

Когда стало известно, что детский дом, в котором работала Валентина Ивановна, эвакуируется, тетя Шура с дедом постоянно уговаривали мать Игорька не брать ребенка с собой, а оставить в Ленинграде: “куда ты потащишься с ребенком одна в такую даль; война не продлится долго; а с нами в Ленинграде ребенку будет лучше”. Кроме того, был еще один довод с их стороны. Дело в том, что Игорек за два дня до отъезда, забравшись на стул, открыл дверцу буфета (или серванта), а там лежали вареные яйца. А Игорек их очень любил и, конечно, съел сразу то ли три, то ли пять штук, отчего назавтра покрылся сыпью, как от краснухи или ветрянки. И ему из-за этого могли запретить выезд с детьми, из-за опасения заразить всех остальных. Но никакие доводы на Валентину Ивановну не подействовали, она, наспех собравшись, двинулась в далекий и, как оказалось потом, долгий и тяжелый путь.