Дети не могут спокойно лежать на одном месте. Постоянно придумывались новые игры. Здесь бойко шла торговля, конечно путем обмена, где самым ценным и ходовым товаром были клопы и маленькие желтые витаминки, выдаваемые каждому в день по штучке. Врачи заметили, что витаминки не съедаются, а прячутся, и стали следить при выдаче с тем, чтобы витаминка попала в рот. Но врач отходил, а витаминка выплевывалась и пряталась под подушку. Клопы вылавливались в кровати или на стене и держались в коробочках. Дороже всего стоили такие коробочки – их неоткуда было взять. Клопы ценились своей обученностью. Дикий клоп, только что пойманный, стремящийся все время убежать, ценился мало. Один натренированный клоп, который следовал постоянно за движущимся по подушке пальцем, куда бы тот ни перемещался, считался ученым и оценивался в пять или десять витаминок. В обмен шли также пуговицы, булавки, открытки и многое другое. По ночам, когда дежурящие нянечки засыпали, устраивались игры и в пятнашки, и в прятки, и всякие другие. Незадолго перед отъездом Игорька затеяли играть в поезд. Отодвинув кровати от стен, держась друг за друга, изображая вагоны с паровозом, ребята носились по периметру вдоль стен, шепотом издавая “ту-ту” и “чух-чух”. Одна доска возле окна сильно прогибалась, а из-под нее брызгала весенняя талая вода, заполнившая все подполье. Брызги окатывали стену, и каждый старался надавить посильнее, чтобы у него брызги попадали выше, чем у других. Утром мокрую, грязную стену нельзя было не заметить. Наказали всех, лишив и завтрака, и обеда. Это было суровое наказание.

Игорька признали здоровым и отправили в Шалово. Те дни запомнились ему на всю жизнь. Во всем доме, где раньше всегда стоял неутихающий ребячий гвалт, было пустынно – ни души. Все дети были еще в больнице. Воспитатели работали в главном здании, где были расположены школьные группы, и Игорек был предоставлен сам себе. Сначала, конечно, было скучно в непривычной тишине, но скука быстро прошла. Стояла отличная солнечная весенняя погода, и Игорек весь день слонялся по окрестностям. Разлив реки уже почти спал, после чего остались мелкие заводи, полностью покрытые лягушечьей икрой. Непрерывная, бесконечная лягушачья песня была слышна за километры. Игорек мог часами наблюдать за жизнью лягушек, многие из которых плавали, сцепившись парами. Верхняя лягушка так крепко сжимала горло нижней, что Игорек боялся того, что одна другую задушит, и из жалости стал вылавливать их и “спасать”. Расцеплять их было не просто, да еще было их так много, что Игорьку все это надоело, и он ушел побродить по лесу. Лес был сухой, сосновый со своим неповторимым сосновым запахом, от которого, если очень глубоко вдохнуть и задержать дыхание, начинала кружиться голова. А если прилечь и долго смотреть на темно-голубое небо, на быстро бегущие весенние облака, то забудешь, где находишься, и как будто нет больше ничего, кроме качающихся макушек сосен на фоне облаков и шума ветра среди макушек деревьев, бесконечного, равномерного соснового шума весны. Весь этот мир вокруг: и лягушачьи песни, и сосновый шум, и одиночество, и теплые солнечные дни после зимы, после замкнутости больничных палат казался Игорьку каким-то сказочным. А выдернутые из земли какие-то разноцветные красивые проводочки, оставшиеся, видимо, от войны, казались ему волшебными.

Наконец привезли из больницы всех ребят, и началась обычная детдомовская ребячья жизнь. Мальчишки шалили и хулиганили, как всегда, а девчонки, как всегда, ябедничали: “Мариванна! Мариванна! А Колька с Сашкой в уборной за девочками подсматривают!”