Но все же не миновала беда и деревню деда. Неожиданно, как снег на голову, накатили грузовики, из которых высыпали солдаты особой команды, быстро обошли все дома, собрали всю молодежь и тут же увезли (угнали) на работу (в рабство) в Германию. Дед Василь больше никогда не увидел младшую дочь Ольгу и одну из своих внучек.

А самой войны деревня так и не увидела. Немцы как пришли тихо и неожиданно, так тихо и неожиданно и ушли. Боев здесь не было, и даже выстрелов жители деревни почти никогда не слышали. Сгорел только один сарай, да и то от бомбы, упавшей случайно, видимо по оплошности, с нашего самолета, когда немцев уже не было.

В памяти Игорька остались на всю жизнь, как, наверное, и у любого человека, яркие и светлые воспоминания из раннего детства до мельчайших подробностей, вплоть до того, что он хорошо помнил вкус и запах того, что попробовал когда-то впервые. После скудной пищи в период эвакуации, когда все время хотелось есть, все, что он ел в гостях у деда, было для него райской пищей, которой к тому же было в избытке. Дело в том, что когда вошли в деревню немцы, они стали наводить новый порядок (орднунг). Ликвидировали колхозы и распределили землю и колхозный скот между крестьянами. И почему-то, то ли повезло с оккупационными властями, то ли забыли отобрать, но все или почти все, что было у крестьян, при них же и осталось. И у деда Василя ко времени, когда приехал Игорек, тоже было, кроме прочего, сорок кур, огромный боров и корова. Так что сорок яиц в день съесть было просто некому. Каждое утро, помнил Игорек, к завтраку на столе стояли два больших деревянных блюда: на одном горой лежали “картохи” (так там принято было, как бы поштучно, называть картошку), а на другом – такая же гора очищенных вареных яиц, и каждый мог выбирать из них то, что больше нравится. В другой раз могла быть яичница на большущей сковороде на сале, причем шпиг был нарезан кусками не меньше спичечного коробка. Такую яичницу можно было бы считать национальным блюдом: ее ели чаще всего, ее брали на работу в поле, ее брали с собой в дорогу, ее брали, как помнил Игорек, на поминки при посещении кладбища (как закуску). На стол, конечно же, ставилось и другое, многое из которого Игорек позже никогда не видел. Хлеб, испеченный в русской печке, имел особенный, с кислинкой, вкус и свой неповторимый аромат. Пироги и пирожки, которые любила печь бабушка, с разными начинками (только с морковкой Игорек почему-то не любил). Суп с самодельной лапшей, которая делалась из крахмала с большой дозой яиц, щи, имеющие также особый вкус, приготовленные в русской печи. Простое картофельное пюре в чугунке, покрытое неимоверно вкусной коричневой хрустящей корочкой, которая всегда доставалась внуку. Соленые огурцы вперемешку с зелеными помидорами. Тогда Игорек выбирал огурцы, но всю дальнейшую жизнь, видимо вспоминая те далекие времена детства, он любит зеленые соленые помидоры. Отдельно стоит сказать о картофеле, который был тогда. Во-первых, он был красный. Иногда попадался белый, и его считали кормовым, точно так же, как и морковь: если попадается белая, то отбрасывается в сторону (для скота). Во-вторых, картошка при варке полностью рассыпалась. Бабушка, когда готовила пюре, ее не толкла, а залив молоком, брала этакую специальную палочку с рожками и крутила, как древние люди при добывании огня. Получалась наивкуснейшая кашица, очень похожая на густую сметану. Лет через двенадцать Игорек снова побывал на родине предков и обратил внимание на то, что, вопреки его ожиданию, картофель был такой же водянистый, как и везде. Видимо ради урожайности туда тоже завезли, как и повсюду, новые сорта заграничного картофеля. Старые сорта постепенно повсеместно выродились и пропали, наверное, навсегда.