Игорьку и тогда, и позже очень нравилось ездить на поездах, особенно, если доставалось место на верхней полке – с высоты далеко все видно и при этом больше ощущается качка вагона. А под размеренный стук колес и убаюкивающее раскачивание становится так спокойно и уютно, а ночью хорошо спать. За монотонным грохотом колес других звуков не слышно, и получается этакая грохочущая тишина. Мимо проносятся дома, деревья, машины, повозки и люди, такие маленькие, копошащиеся и тихие. Больше всего Игорьку запомнилось то, что очень много было разрушенных домов. Вместо деревень стояли одни печки рядами улиц с длинными трубами. И только кое-где медленно передвигались какие-то люди. Иногда из окна были видны разбитые, подчас перевернутые машины, пушки, танки, как будто здесь похозяйничал громадный, злой и страшный великан. А особенно запомнилась узловая станция Вязьма. С верхней полки Игорек видел далеко: на всех путях (а их было много на узловой станции) стояли вплотную мертвые паровозы. Наверное, нигде больше в мире не было собрано так много сразу вместе ржавых паровозов.

Смоленск проезжали ночью, но все пассажиры вагона не спали, а смотрели в окно на город. Там было темно, только лишь кое-где светились отдельные огоньки; а на горе возвышался над всеми остальными один дом-остов похожий на старинный замок из-за неровностей краев разрушенных его стен. И где-то там, на каком-то верхнем этаже светилось одно единственное окно. Весь город представлял собой одни руины.

От станции до деревни Игорька с матерью привезли уже на санях – пришли первые зимние дни. Было ветрено, шел мокрый снег, но холодно не было, а было отчего-то радостно – радостно. То ли от чистого воздуха и тишины после душного вагона, то ли душа почуяла землю отцов.

Деревня была небольшая. С середины деревни начинался овраг, по дну которого протекал ручей. Вода этого ручья по какой-то причине была теплой и зимой замерзала не сразу, а, не найдя свободного прохода по своему руслу, скованному ниже льдом, вытекала наружу наплывами на лед. Таким образом постепенно наращивался толстый, больше метра, слой льда, и получался внушительных размеров каток на радость деревенским ребятишкам. Игорек с огромным удовольствием вспоминал то, как он с середины зимы большее время проводил на этом катке, особенно после того, как его двоюродный брат Генка подарил ему один конек, который называли “дутыш”, и научил веревкой с помощью палочки приторачивать этот конек к валенку. Таких братьев и сестер, как двоюродных, так и троюродных, в деревне у Игорька оказалось много. И, вообще, родственников, далеких и не очень, было почти половина деревни. В дореволюционной России это было делом обычным, и нередко даже случалось, что все жители какой-либо деревни носили одну фамилию. Деревня часто так и называлась по фамилии: Иваново, Сидоровка, Соловьевка, или как-то там еще. В этой части Смоленской области большинство фамилий звучат несколько необычно. К украинским фамилиям (Лысенко, Павлюченко, Марченко ...) явно добавлено русское окончание (Лысенков, Павлюченков, Марченков ...). На этот счет существует предание. Царь Петр после победы под Полтавой собрал все воинство Мазепы и сказал им: “Раз Вы такие воинственные и любите повоевать, то отправляйтесь-ка туда, где граница наша слабовата. Там от Вас пользы будет больше”. И переселил всех под Смоленск. Наверное, это правда. И возможно поэтому разговаривали люди там, даже уже в послевоенное время, на непонятно каком языке – на смеси и украинских, и белорусских, и русских слов. Игорек сначала не все слова понимал, но очень быстро привык.