Дед Игорька был высокого роста, крепкого сложения, с немного крупноватым носом и гладкой головой сверху, с забавными кудряшками над ушами. Он не курил, а нюхал табак, который всегда лежал в печурке. Игорек однажды потихоньку достал кисет, взял щепотку этой мелкой табачной пыли, да и понюхал, отчего долго, долго чихал. Это ему совсем не понравилось. Больше он до кисета не дотрагивался. Иногда дед гнал самогонку, что было целым событием для внука, которому было интересно смотреть на долгие основательные приготовления. Сначала дед устанавливал специальную для этого железную печку посреди избы, затем на ней водружал огромный чугун и заливал туда то, что давно стояло и “бубнило” в бочке в сенях, а крышку над чугуном плотно замазывал тестом. Дальше оставалось установить длинное (больше роста самого деда) корыто и поместить в него медную трубочку колечками (змеевик). В корыто закладывался лед, заготовленный на улице, и растапливалась печка. Когда из трубочки потихоньку накапывалась стопка, дед снимал пробу. Игорек один раз лизнул то, что капало, и испугался – обожгло язык. Из трубочки капало медленно и долго, так что дальше было уже не интересно. Дед выпить любил, но никогда не был пьяным. Все в деревне Василя очень уважали за его постоянное спокойствие и рассудительность. Он был очень молчаливым и все, что делал, делал молча. Однажды распоясавшийся Игорек, рассердившийся за что-то на бабушку Прасковью, начал без конца выкрикивать: “Баба – черт! Баба – черт! Баба – черт!” Дед молчал, молчал, потом молча подошел к Игорьку, молча взял его за ухо и отвел в угол за печку. Внук сразу притих и больше никогда ни одного плохого слова в адрес бабушки ни разу не сказал.

В колхозе дед Василь заведовал всей живностью. По этой причине весной, когда наступала пора отелов, ему приходилось держать колхозных коров с их новорожденными телятами по одной и более, поочередно (в порядке наступления времени их отелов) у себя на дворе, чтобы, не дай бог, не простудились. Доярки приходили доить этих коров в дом деда и, зная о том, что Игорек приехал после голодных лет войны, считали нужным его откармливать. Раз в день утром дедова внука заставляли выпивать литр парного молока из хитрой мерной, с делениями, алюминиевой кружки на длинной ручке. Игорек надувался, замирал на минуту, как бы собираясь с силами, и старательно, одним махом, выпивал все до дна под одобрительные возгласы доярок. Первые дни коровы давали густое жирное молоко, которое называлось молозиво и годилось только телятам, но его можно было жарить на сковороде. Молоко это тогда сворачивалось и получалось нечто похожее на яичницу без желтков. Сначала Игорьку это не понравилось, но потом оказалось вкусным.

Деревне в войну невероятно повезло, Сначала на постое были итальянцы, которые побросали свои винтовки где придется и вспомнили о них только при отъезде. Они были веселыми, вежливыми, беспечными и занимались только тем, что пели песни и ели лягушек, которых собирали для них ребятишки у реки, за что солдаты им платили. Позже, двоюродная сестра рассказала такой случай. Когда один раз деликатеса на всех солдат не хватило, из-за последней лягушки двое итальянцев стали спорить. Спорили, спорили, да и подрались.

Итальянцев сменили немцы. И опять деревне повезло. Главным у немцев был интеллигентный и справедливый педант. Крестьян обижать не позволял и даже однажды, когда один солдат что-то купил и мало заплатил, после жалобы хозяйки комендант заставил его расплатиться по справедливости и посадил виновного на гауптвахту (в сарай под замок). Но не везде было так. Не раз то с одной, то с другой стороны виднелись далекие зарева. Немцы жгли деревни. Там были партизаны – там были леса. Здесь в округе лесов не было – не было и партизан. А леса здесь выросли только после войны.