Люди и Псы Георгий Бржезинский
Предисловие
«Север не прощает слабости. Он либо закаляет, либо ломает. Но тем, кто выстоит, открывает тайну – самое страшное в этой жизни не холод,
а одиночество»
Перед вами – повесть, которая проникает под кожу и остаётся в сердце. Это не просто история о людях и собаках, затерянных в бескрайних снегах. Это притча о выборе, где каждый шаг по хрустящему насту отдаётся эхом в судьбах героев.
На краю земли, где ветер сбивает с ног, а холод выжигает душу, разворачивается история, которая бьёт под дых. Долгов, сбежавший от собственной жизни, но не сумевший убежать от себя. Иван, похоронивший прошлое, но не сумевший убить память. Стрелка – пёс, чья преданность становится испытанием для человеческой жестокости. Пушок – комок шерсти с волчьей душой, чья смерть станет последним судом над теми, кто забыл, что значит быть человеком.
Их судьбы вмерзают друг в друга, как кровь в снег. Боль – не как страдание, а как единственная правда, которую не выжечь даже сорокаградусным морозом. Надежда – не как свет в конце туннеля, а как последний патрон, который бережёшь не для зверя, а для себя.
Это не просто история выживания. Это исповедь на краю пропасти, где каждый шаг по хрустящему насту звучит как вопрос: "А ты смог бы?" И нет гарантии, что ответ будет правильным. Север здесь – не фон, а полноценный персонаж. Он дышит в спину, шепчет в ухо, испытывает на прочность. Его законы просты: выживает не сильнейший, а тот, кто не забыл, что значит быть человеком. В этом мире печки-буржуйки – единственное спасение от стужи, а взгляд стального неба напоминает: ты песчинка в снежной буре.
Но даже в ледяном аду есть место чуду. Чуду встречи, когда два одиночества находят друг друга. Чуду прощения, которое приходит не с раскаянием, а с пониманием: никто не заслуживает быть забытым. И чуду борьбы – когда, кажется, все силы исчерпаны, но ты поднимаешься, потому что за тебя некому больше постоять.
Эта книга – как удар об лёд. Резкий, болезненный, отрезвляющий. Она не даёт готовых ответов, но заставляет задать себе вопросы:
– Что останется от меня, если отнять всё, к чему я привык?
– Способен ли я на подлость ради выживания?
– И есть ли во мне то, что не сломает даже сорокаградусный мороз?
«Люди и псы» – это гимн тем, кто, оказавшись на дне, не перестаёт искать свет. Тем, кто знает: иногда, чтобы обрести себя, нужно потерять всё.
Откройте эту книгу – и вы услышите, как завывает пурга за окном. Почувствуете, как обжигает дыхание мороза. И, возможно, найдёте в себе то, что не даст вам свернуть с пути, когда жизнь потребует сделать выбор.
Для кого эта книга:
– Для тех, кто верит, что даже в самом тёмном лесу есть тропа к спасению.
– Для тех, кто не боится посмотреть в глаза своим демонам.
– Для тех, кто знает: настоящая сила – не в кулаках, а в умении остаться человеком, когда легче стать зверем.
Добро пожаловать в мир, где каждый – и палач, и жертва. Где надежда – это не огонёк вдалеке, а кровь на снегу, которую ты растираешь по ладоням, чтобы не замёрзнуть.
Откройте первую страницу – и вы уже не сможете остановиться.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая. Зов севера
Декабрьское утро. Северная станция Пальник-Шор.
Клацая на стыках, поезд торопливо набирал скорость, оставляя на пустынном перроне человека с большим рюкзаком у ног.
Оказавшись на тридцатиградусном морозе, Долгов зябко поежился, вобрав голову в куцый воротник далеко не зимней куртки. Проводил отрешенным взглядом последний вагон, забросил на одно плечо рюкзак и направился к вокзалу, неуклюже ступая в новых, еще не растоптанных валенках.
В свои пятьдесят лет Долгов имел крепко сбитую фигуру, в которой чувствовались здоровье и сила – этакий боровичок. Черные, выразительные глаза светились доверчивой добротой. Но иногда, словно от внезапной тревожной мысли, в этих глазах мелькала растерянность, свойственная человеку, попавшему нежданно-негаданно к черту на кулички и не ведающему, что его ждет.
Все тут было новое, пугающе необычное. Сразу за станцией начиналась заснеженная тундра. Она спускалась пологим косогором далеко вниз, к скованной льдом реке. Снег завораживал нетронутой белизной и свежестью. За рекой в морозной дреме замерли бесконечные лесные дали, уходящие за горизонт, растворенный в зимнем мареве.
Внезапно выплывший край по северному низкого солнца ослепительно вспыхнул, заливая верхушки деревьев золотистым цветом. Природа словно встрепенулась – радужно заискрила снегами, вытягивая по ним голубые тени деревьев и кустов. Пока Долгов стоял, любуясь незнакомой доселе картиной, с севера-запада, подгоняемая студеным ветром, надвинулась сплошная бледно-серая пелена. Ближняя ель, качнув вершиной, сбросила вниз свою белую шапку. Косо засверкали мелкие, колючие снежинки.
“Да, погоды тут, прямо сказать… – снова поежился Долгов. – Смех и горе.”
С противоположной стороны, в километре от станции, затаенно выглядывали из-за белого холма заснеженные крыши поселка. Они дружно дымили разнокалиберными печными трубами, затушевывая порозовевший горизонт лохмотьями дымов.
На станции ни души. Тишь и покой. Только изредка, чуя приближение пурги, гулко и лениво перебрёхивались поселковые псы.
Не доходя метров двадцать до деревянного вокзальчика, Долгов, сбросил рюкзак на снег – чего таскать без толку? – и, грея ладонью коченеющий нос, потирая щеки, заспешил к двери. Пронимает – после теплого-то вагона… Первым делом надо найти телефон.
В зале ожидания ни души, а телефоном тут, как видно, и не собираются обзаводиться. Крошечное окошко кассы закрыто. Да и открывают ли его когда-нибудь в этой безлюдной глухомани?
Озадаченный Долгов снова вышел на мороз. Как же он попадет на буровую, если не созвонится насчет машины?.. Тут он заметил, что его рюкзак по-хозяйски обнюхивает целая свора местных собак. Ничего привлекательного не унюхав, псы стали разбредаться. Но один крупный черный кобель с деловым видом поднял было заднюю ногу, явно желая выразить презрение к бесполезному предмету.
А ну, пошел! – грозно крикнул Долгов.
Черный кобель резво отскочил от рюкзака, позорно обрызгав собственную ляжку. Тут же опомнился, угрожающе оскалился и залился оскорбленным лаем. Всем своим видом он показывал, что намерен отстаивать свое право пометить именно этот рюкзак.
Долгов медленно, настороженно приблизился к своему имуществу, взвалил его на плечо и торопливо пошел к двери. Захлебываясь злобным лаем, кобель бросился за ним, не забывая, впрочем, выдерживать безопасную дистанцию. Открыв дверь вокзала, Долгов осмелел и наставительно бросил псу:
– Ничего не поделаешь, дружок. Право собственности.
Внутри вокзала температура ненамного выше наружной. Первый раз он не обратил на это внимания. Из стены наполовину выступала металлическая печка-голландка, черная и массивная – от пола до потолка. Бросив на скамью рюкзак, шапку с перчатками, Долгов прижал к ее полукруглому боку озябшие ладони, и тут же отдернул их – печь была ледяная.
– Пор-рядки у них тут… – раздраженно пробормотал, поспешно засовывая руки в карманы брюк, поближе к собственному теплу.
Поразмыслив, стал в печальной задумчивости рыться в рюкзаке. Вытянул красную фланелевую рубашку. С сомнением покрутил ее в руках, решился: быстро сбросил свою жидкую, на рыбьем меху куртку, натянул рубашку прямо на свитер. Следом выудил пушистый шерстяной шарф и обмотал им шею поверх воротника куртки. Так мамы повязывают шарфы своим болезненным первоклашкам.
– На север, называется, приехал, смех и горе… – ворчал Долгов.– Полрюкзака книг припер, идиот!
“А если придется тут заночевать?”– с беспокойством подумал он, и стало ему вовсе тоскливо.– Влип ты, парень, капитально влип…”
Нахохлившись, уселся на скамью, задумчиво притих. Надо что-то делать, надо что-то… Он резко, возбужденно вскочил, шагнул к безжизненному окошку кассы, хотел затарабанить в фанерную створку, уже нацелил согнутый палец… и замер, прислушавшись.
Как видно, воспитание – не всегда благо.
В глубокой тишине, словно из далёкого далека еле доносилась музыка. Ясно: есть радио – должны быть и радиослушатели.
Долгов нерешительно постучал костяшкой по фанере. Тишина гробовая. Если не считать радиопиликанья. Постучал сильнее, требовательнее.
Глухо. Может, он необитаем, этот север дальний?
– В конце концов, вымерли там, что ли?
Долгов старался придать голосу требовательность, но вышло как-то просительно, едва ли не жалобно. Нет, так их не пробьешь. Он постучал еще, кашлянул и заговорил громко, решительно:
– Гражданка, меня не интересует, замужем вы или нет! Почему не топите печку? Человек замерзает!
“А если там мужик?”– мелькнуло.
Послышались шаги. Где-то за окошком скрипнула дверь, раздался грубый, презрительный женский голос:
– Это ты человек?! С утра накушался и буянит тут. Нет бутылки, гуляй!
И хлопнула дверь. Вот это прием!
– Да вы… вы что, гражданка?– опомнился Долгов.– Откройте, почему вы разговариваете через стенку? Мне, кроме телефона…
– Русским языком сказано: бутылки нету!– с негодованием донеслось откуда-то из недр здания.– А будешь буянить, участкового вызову! Будет тебе теплая печка!
– Нет, это же ни в какие ворота…– пробормотал обескураженный Долгов.
Поразмыслив, он решил сдаваться:
– Гражданка, мне на базу нужно позвонить, приедет ли машина! Они должны меня забрать!
