– Да, Тонка, – шепчет она, ложась рядом, – словно завтра увидимся!

– Поцелуй меня.

И краснеют от их прикосновения ягоды земляники вокруг, что секунду назад ещё были молочно-зелёными.

– Заяц! – вскрикивает она, отрываясь от его губ.

Антон глядит в направлении её руки – из кустов, метрах в тридцати от них, торчат длинные серые уши и подрагивают.

– Он всё это время там сидел и наблюдал за нами, – шепчет она.

– Эй, длинноухий! – негромко зовёт Милка.

Заяц, видимо, понимает, что его раскрыли: он вскакивает, дико таращит глаза… и только короткий пушистый хвост мелькает среди деревьев и кустов.

… – Тонка, я хочу тебя попросить…

– О чём, Милка?

– Не ходи на наш пляж один… Я скоро уеду… Не хочу уезжать! Зачем мне уезжать?!

– А ты не уезжай!

– А как же тогда?..Ехать надо. От этого никуда не денешься…

– А если остаться?

– А что это изменит? Всё равно ведь расстанемся…

Окна кафе отсвечивают, дверь приоткрыта, слышна музыка.

Слева вьётся узенькая тропинка и исчезает в зелени огородов. Они обходят кафе и идут по ней.

– А вдруг она нас выведет туда, где нас совсем не ждут?

– Пойдём, – Антон увлекает её за собой.

По пути им встречается несколько пожилых женщин, Тонка с Милкой молча сходят с дорожки и пропускают их.

– Тонка, – жмётся она к нему.

– Всё хорошо, Милка, – обнимает он её за талию.

Тропинка поворачивает… и перед ними возникает… Чюрлёнис! Среди жёлтых, бурых, коричневых листьев подбирающейся осени его белизна бьёт по глазам, как молния.

Брови извиваются, шевелюра – будто шапка пены во время бури – назад.

Случай вывел их к его дому. Но с другой стороны. С чёрного хода. Откуда могут приходить свои или живущие здесь постоянно. Соседи…

– Милка, я так благодарен тебе, что ты подарила мне Чюрлёниса!..Я бы, конечно, прожил без него, без тебя… А теперь… Кто-то сказал: « Зачем было нужно просыпаться? Так бы и жить неразбуженным»…

– Мы, как воришки, прокрались в его дом, – улыбается она неуверенно.

– Мы не воришки, – отвечает он, – тот, кто и так отдаёт всё, что имеет – только возьмите! – у того невозможно что-либо украсть.

– Здравствуй, Миколоюс!

Они выходят, как положено, через калитку и оказываются на улице. Слева от неё всё ещё сидит пожилой литовец с яблоками. У него осталось два последних кулька. Они покупают их. Он встаёт, кряхтя, собирает складной стульчик, смотрит на них и, уже поворачиваясь, чтобы уйти, кивает им головой.

По дороге мимо проносится «Москвич» отца Антона. Он так и исчезает, не сбавив скорости.

– Он нас не видел, Тонка? – виновато смотрит Милка.

– Я думаю, не видел. Иначе бы остановился.

– Я чувствую, что он недолюбливает меня… Ведь он хотел, чтобы ты был с ним.

– Я тоже когда-то так хотел…

– Ты отпустишь меня пообедать с мамой? И сам сходишь…

– Я никуда не пойду. Я тебя подожду в сквере.

– Хорошо, – легко соглашается она, – а я тебе принесу чего-нибудь вкусненького.

Верхушки сосен окрасились в матовый красный цвет. Было тихо.

Она выбежала в платье. Красные и синие полосы по диагонали текли по её телу.

– Здравствуй, моя Белочка! – Антон встал.

И, не удержавшись, провёл по одной из полос :

– Я никогда не видел тебя такой!

– Тонка, – она взяла его руки, – Я так рада, что тебе понравилось! Мне и самой оно очень нравится… но я его редко надеваю, – надула она губы.

Они шли по липовой аллее, и молочный свет фонарей стекал по листьям и капал на остывающий асфальт.

Антон убрал руки в карманы и молча курил. Милка шла рядом, поглядывая на него.

– Что ты, Тонка?

– Ты такая красивая… Я боюсь до тебя дотронуться.

– Иди сюда, – оглянувшись по сторонам, потянула она его в мрак раскидистого вяза, – иди сюда!