– А целоваться с тобой?

– А целоваться можно.

– Это же сладкое!

Они бредут по улицам города, и ноги сами их выводят к кафе, где они познакомились. Они поднимаются по ступенькам и, прижимаясь носами к стеклу, разглядывают столики, где они сидели в тот вечер, когда познакомились, то место, где он впервые обнял её в танце.

Потом стоят у перил и глядят на раскинувшееся перед ними озеро.

– Вон он, ослик! – указывает она рукой на маленький мостик, переброшенный через протоку. – Тонка, смотри!

И тянет его вниз за руку.

На середине озера фонтан окрашивает воздух в разноцветную радугу, а слева костёл вонзает свои острые пики в безоблачное небо.

Обходя озеро, они замечают небольшую кирпичную арку и ограду :

– Что это, Милка?

– Это кладбище. Литовское… И польское. Ты хочешь посмотреть? -спрашивает она, повернув к нему лицо и вглядываясь в его глаза.

– А ты? – вопросом на вопрос отвечает он.

– Пойдём.

Дорожка петляет то влево, то вправо среди крестов, они обступают их со всех сторон. И, кажется, невидимые руки тянутся к ним, пытаясь дотронуться.

Большие ярко-коричневые сосны, надгробья со святыми и ангелами: они стоят, сделанные на века, смиренно сложив крылья и опустив глаза вниз или подняв их вверх – к Богу. Моля простить их. За что? – За сделанное зло? – За несделанное добро ?..Руки покоятся на груди – ладошка к ладошке.

Всё это как-то не вяжется с солнечным днём, со смехом со стороны пруда – он сюда не проникает.

– Пойдём, Милка, – берёт он её за руку.

– Да, пойдём… Как-то тут не так сегодня.

Совсем недалеко – могилы советским воинам: прямоугольник, где-то десять на пятнадцать метров, выложенная плитами дорожка, слева и справа от неё -наклонённые надгробья. И много цветов. Больше – ярких, красных.

В центре —мраморный квадрат большего размера. Братская могила.

Они сходят с дорожки на лужайку, нарывают полевых цветов – маленьких, с острыми лепестками, голубых – как небо – и возвращаются.

Надписи: рядовой… капитан… лейтенант… опять рядовой… генерал.

Всего около пятидесяти. Годы рождения – разные, но больше – начало двадцатых, изредка попадаются – начала века. А годы смерти – более короткий промежуток: 1941—1943 гг.

Встречаются могилы без даты смерти: словно человек родился… и не умер. Просто его нет.

Герой Советского Союза… литовец… украинец… русский… казах… белорус…

…Неизвестный…

Ничего: ни званья, ни фамилии… Когда родился, когда умер?…

Дырка.

Неизвестный.

Известный? – Не известный.

Фонтан на озере разбрасывает брызги, но лишь некоторые долетают сюда. Тонка с Милкой идут молча, ослик-мостик тоже не улыбается. Лишь, подсвеченные радугой, блестят его горошины-глаза. В них – то ли слезинки, то ли брызги. Пускай будут брызги.

По пути им попадаются сложенные сосновые брёвна. Милка забирается на них и идёт, балансируя руками :

– Тонка, иди сюда!

Он поднимается к ней, и они идут рядом. Вот и конец этим стволам: Антон спрыгивает и протягивает ей руки :

– Прыгай, Милка!

Она подаёт ему свои руки и… вскрикивает :

– Ой! Опять.

– Что, Милка? Что?!

– Опять моё колено – это сейчас пройдёт.

Антон кладёт ей на колени руки и гладит их :

– Ты обопрись на меня, и я тебя сниму. Обними меня, Милка, и держись.

– Нет. Я – сама… Сейчас…

Порывом ветра её вдруг качает в сторону, она ахает… и падает в объятия Тонки.

– Тонка, какой ты смешной! – закрывает ладонями она ему глаза.

– Вот мы и опять вместе, Милка. Ты всё время попадаешь в мои сети.

– Мне скоро уезжать… Нужно будет прощаться… А я не умею.

– А мы расстанемся так, словно завтра увидимся вновь… А встретимся, будто не виделись десять лет!

Он ставит её на землю и ложится на траву.