Супруга уже не один раз намекала ему на то, что он совсем от семьи отбился и вообще, мол, что это такое значит – эти поздние возвращения, но он продолжал свое.

– Ты знаешь, сколько сейчас появилось работы? – толковал он ей как-то за ужином, насильно запихивая в себя приготовленный ею шницель с жареным картофелем, так как уже отужинал в другом месте. – Знаешь? Нет, не знаешь! Я еле-еле выгребаю… Ведь наша компания стремительно расширяется, у нас филиалов уже шесть штук в разных городах, да еще розничная торговля… Да мы скоро заткнем за пояс этих чертовых монополистов!.. И чтобы все это сейчас разгрести и наладить дело, мне понадобится целый год, не меньше, непрерывного каторжного труда! Не меньше!

– Но ведь у вас розничной торговлей, кажется, занимается Путайкина, – робко заметила жена, немного знавшая его дела. Знавшая прежде, но не теперь.

– Путайкина? Ну что Путайкина?.. Конечно, розницей занимается Путайкина, но она еще сырая, как непросохший веник. Шеф так и сказал про нее, и мне поручил контролировать ее. Причем каждый ее шаг в буквальном смысле!.. А вот картошечку ты, милая, передержала на сковородке, она у тебя совсем-совсем высушенная…

Женушка невесело вздохнула, так как и тут муженек выдал себя с головой, ибо картошечка была приготовлена ею совершенно в его вкусе, как он любил – сильно поджаренная, сухая, «хрустка», как он выражался когда-то, в лучшие времена. И всегда он ее с аппетитом съедал, «схрустывал» в любом количестве, сколько ни приготовь. А теперь уже подзабыл об этом. Значит и вкусы у него теперь за это время поменялись и картошечку где-то и кто-то готовит ему в другом месте и по-другому.

– А куда мы в этом году отдыхать поедем? – все так же робко спросила жена.

– Что ты! Что ты! – воскликнул Копцов, замахав руками, и даже вилку положил на тарелку и жевать перестал. – Даже забудь об этом! Никакого отпуска в этом году не жди!.. Нет, ты, конечно, поезжай, а я – ни-ни-ни!

Он, наконец-то, с трудом одолел шницель, перевел дух от неимоверной сытости, расстегнул ремень на брюках, откинулся на спинку стула и проговорил, как говорил когда-то после еды, в далекие времена, когда вернулся после службы в армии и начинал ухаживать за нею:

– Ну, вот, слава богу, заморили червячка, теперь и умереть не страшно…

Она отлично видела его сытость, отлично понимала, что он перед нею разыгрывает дурака, изображая наевшегося от этого шницеля человека, – видела, но… помалкивала.

– И, знаешь, мне только за два месяца, за июль и август, предстоят три командировки – в Рязань, в Ижевск и в Орск, в эту степь далекую… Там везде мы открываем филиалы… Говорят, в этом Орске летом жарища страшенная!.. Просто голова идет кругом, не знаю даже с какого города начинать… То ли в степь сначала ехать, то ли в Рязань…

– Значит, ты предлагаешь мне ехать в отпуск одной? – спросила она.

– Конечно! Одной тебе лучше будет. Хочешь, езжай в Анталию, а хочешь в Италию… А я… – Копцов шумно и тяжко вздохнул и скорбно-озабоченно сдвинул к переносице свои жиденькие бровки. – Я сейчас, милочка, такой замороченный работой… такой замороченный, что если б я с тобой поехал, то, наверное, и на дне морском бы о работе думал… как бы мне эти филиалы устроить наилучшим образом…

– А дети? Ты об этом подумал? Куда мы детей пристроим, если я уеду? Ты ж будешь все время занят…

Их дети – одиннадцатилетний Никита и восьмилетняя Кира – учились в школе.

– Нашла тоже, милочка, проблему! – беззаботно воскликнул Копцов. – Что мы с тобой сироты какие-нибудь? – Копцов поднялся из-за стола и прошелся по кухне. – У нас с тобой на двоих и теща есть с тестем, то бишь, твои родители, и свекровка есть, то есть моя мать…