– Auf Wiedersehen, Mutter7, – прошептала Катя, автоматически перейдя на немецкий язык.

(– До свидания, мама)

Макс оживился, услышав родную речь, а по состоянию девушки понял, что отношения между дочерью и мамой очень и очень напряженные.

«Возможно, такие отношения и со всей семьей», – подумал Нойманн, желая расспросить девушку побольше о взаимоотношениях в семье.

– Родители уже ждут тебя дома? – начал Макс издалека, посмотрев на свои наручные часы, – почти восемь вечера, но мы только начали.

– Я не живу с родителями вот уже полтора года, – тихо призналась Катя, которую до сих пор одолевали смутные сомнения по поводу добрых намерений родительницы.

– Почему? – настойчиво спросил Макс, желая узнать о русской девушке побольше.

Катя вздохнула. Рассказывать или нет? Однако вскоре желание выговориться перебороло все остальное:

– Мои родители в разводе. Отец отдал нам с мамой половину своего состояния при разводе, но мама оставила только одну квартиру и еще несколько недвижимостей, остальное вложив в бизнес. Через некоторое время после развода она также начала приводить в дом своего мужчину, а меня постоянно просила уйти к бабушке на день-другой. Мне было четырнадцать, самое время для переходного возраста. Бизнес и мужчина заняли все ее время, и вскоре я начала почти постоянно жить у бабушки в той квартире, где сейчас живу я, – тихо прошептала Катя, находясь совсем близко к Нойманну.

Или это он подвинулся слишком близко, пока Катя разговаривала по телефону?

– Как ты понимаешь, бабушка умерла. Инфаркт. Она видела и понимала, что мне тяжело дался развод родителей: для молодой мамы я была обузой, а у отца был наследник, это мой старший брат. Бабушка завещала мне все, что у нее было – это квартира и гараж, где хранились соленья.

– Прости, – произнес Макс, проникаясь к девушке, – ты справляешься одна?

Катя коротко улыбнулась, встречая прищур холодных, но взволнованных глаз:

– Конечно, у меня все хорошо. Я получаю стипендию, а также подрабатываю репетиторством и курсовыми. Сейчас начало учебного года, мои детишки еще не приехали с морей, где отдыхают вместе со своими родителями, но скоро начнется самая работа. Немецкий язык, к сожалению, не так востребован среди семей и деток, но работа находится. К тому же, я очень привязалась к тем детям, которых обучаю немецкому.

– Дети – это прекрасно. Скажи, а ты рада этой самостоятельности? – отчего-то подобрался немец.

– Нет, – призналась Катя, не раздумывая, – порой хочется, чтобы рядом было сильное мужское плечо. Или родительское. Но в моем случае я могу надеяться лишь на мужское… когда-нибудь, – улыбнулась Катя, присаживаясь на стул.

На балконе никто не мешал их разговору.

– Женщины, с которыми я был, мечтали о той самостоятельности, в которой ты живешь, – тихо произнес Нойманн после признания Кати, – ты отличаешься от них, от наших женщин.

– Чем же?

Даже не дернувшись, немец ответил правду:

– Тебя хочется оберегать, а немецкие женщины своим жутким стремлением к равноправию во всем и везде давно отбили желание оберегать их и помогать им. Я не говорю о рабстве, – немного жестко исправился он, – я говорю о женской слабости, данной женщине природой. Тебя хочется оберегать, Катья.

Эта девушка по имени Катя нравилась ему все больше и больше. Макс признался себе в этом именно сейчас.

– Просто они не представляли, насколько заблуждаются в своих желаниях. Я про самостоятельность, – Катя отвела взгляд от Максимилиана.

Макс проследил за ее задумчивым взглядом, направленным в никуда, и понял, что он был в смятении от поведения ее родителей. А именно от того, насколько мать поступала ужасно, отправляя четырнадцатилетнюю дочь фактически ночевать и жить к бабушке. Нойманн был удивлен тому, как еще совсем юная девушка не утонула в равнодушии родителей, поступила в университет, выучила язык с совершенством и стала достойной в его глазах.